Немецкая романтическая повесть. Том II

Негр, все еще не доверявший доносу старухи в отношении Тони, когда увидал ее выходящей из указанной комнаты, остановился пораженный и смущенный в коридоре со своей бандой, сопровождавшей его с факелами и ружьями. Он воскликнул: «Предательница! Изменница!» и, обернувшись к Бабекан, которая сделала несколько шагов по направлению к двери гостя, спросил ее: «Что чужестранец — убежал?» Бабекан, найдя дверь отворенною, не заглянув в нее, закричала, как бешеная, возвращаясь назад: «Обманщица! Она дала ему возможность бежать! Скорее! Займите все выходы, пока он не успел, выскочить на волю!» — «Что случилось?» — спросила Тони с удивлением, глядя на старика и на окружавших его негров. «Что случилось?» — отвечал Гоанго, и с этими словами он схватил ее за грудь и втащил в комнату. «Вы с ума сошли! — воскликнула Тони, оттолкнув от себя старика, остолбеневшего в изумлении от того, что представилось его взорам. — Вот лежит чужестранец, крепко привязанный мною к кровати; и клянусь небом, это не худшее, что я сделала на своем веку!» Сказав это, она отвернулась от него и села к столу, притворяясь, что плачет. Старик обратился к матери, стоявшей тут же в смущении, и сказал: «О Бабекан, какими сказками ты меня морочила?» — «Слава богу! — отвечала мать, сконфуженно осматривая веревку, которой был связан чужестранец, — беглец здесь, хотя я не могу понять, в чем тут дело». Негр, вложив саблю в ножны, подошел к кровати и спросил чужестранца, кто он, откуда пришел и куда направляется. Но, так как тот, судорожно силясь освободиться от уз, ничего не отвечал и лишь мучительно и горестно восклицал: «О Тони! О Тони!», то заговорила старуха, заявив, что он — швейцарец, по имени Густав фон дер Рид, и прибыл из приморского города Форт Дофина с целым семейством европейских собак, скрывающихся в настоящее время в горных пещерах близ пруда Чаек. Гоанго, заметив, что девушка сидела, уныло оперев голову на руки, подошел к ней, назвал своей милой девочкой, потрепал по щеке и попросил простить ему слишком поспешное недоверие, которое он проявил к ней. Старуха, с своей стороны подошедшая к ней, подбоченившись и покачивая головой, спросила, зачем она привязала чужестранца веревкой к кровати, хотя он не подозревал о грозившей ему опасности. На это Тони, действительно расплакавшись от горя и бешенства, отвечала, порывисто обернувшись к матери: «Оттого, что у тебя нет ни глаз, ни ушей! Оттого, что он отлично понял, какая опасность ему грозит! Оттого, что он хотел бежать, что он просил меня помочь ему в этом, что он замышлял на твою жизнь и наверное осуществил бы уже утром свой замысел, если бы я не связала его сонного». Старик приласкал и успокоил девушку и велел Бабекан больше не говорить об этом деле. Он вызвал несколько стрелков с ружьями, дабы выполнить веление закона, под действие которого попал чужестранец; но Бабекан шепнула ему тайком: «Ради бога! не делай этого, Гоанго!» Она отвела его в сторону и объяснила ему, что, прежде чем казнить чужестранца, надо от него добиться, чтобы он написал приглашение своим родственникам, дабы при его помощи заманить их на плантацию, ибо бой с ними в лесу представляет немало опасностей. Гоанго, принимая во внимание, что чужестранцы по всей вероятности вооружены, одобрил это предложение; ввиду позднего времени, он отложил написание письма, о котором шла речь, и поставил при белом двух сторожей; и после того как для большей достоверности он еще раз исследовал веревку и, найдя ее слишком слабою, призвал двух людей, чтобы потуже ее стянуть, он покинул комнату со всей своей бандой, и все постепенно успокоилось и погрузилось в сон.

Но Тони, — которая лишь для вида попрощалась со стариком, еще раз протянувшим ей руку, и легла в постель, — едва только убедилась, что все в доме затихло, тотчас встала, прокралась задними воротами на волю и с диким отчаянием в груди побежала по тропинке, пересекающей большую дорогу и ведущей к той местности, откуда должен был подойти господин Штремли со своим семейством. Ибо взгляды глубокого презрения, которые, лежа на кровати, бросал на нее их гость, мучительно, как острые ножи, пронзили ей сердце; к ее любви к нему примешивалось чувство жгучей горечи, и она ликовала при мысли, что в предприятии, затеянном ею для его спасения, она найдет смерть. Опасаясь, как бы не разминуться с семейством, она остановилась у ствола пинии, мимо которой компания господина Штремли должна была пройти, если посланное ей приглашение было принято; и вот, согласно уговору, едва забрезжило утро на горизонте, как послышался вдалеке из-за деревьев леса голос мальчика Нанки, служившего проводником каравану.