Немецкая романтическая повесть. Том II

«О, я знаю обстоятельства, ужасные обстоятельства! Мне необходимо попасть к герцогу, каждая минута неоценима! — ответил я. — Если вы сейчас же обо мне не доложите, то я поспешу к нему один».

С этими словами я направился было к лестнице, ведшей в покои герцога, как заметил, что к этой же лестнице спешит тот же закутанный в плащ человек, который повстречался мне раньше. Гроссингер насильно повернул меня так, чтобы я не мог его видеть. «Что вы делаете, безумец? — прошептал он мне, — молчите, успокойтесь! Вы меня приводите в отчаяние».

«Почему вы не останавливаете того человека, который туда пошел? — сказал я. — У него не может быть более срочных дел к герцогу, чем у меня. Ах, это так срочно, мне нужно, мне нужно! Дело идет о судьбе одного несчастного, соблазненного, бедного существа».

Гроссингер возразил: «Вы видели вошедшего к герцогу человека; если вы пророните об этом когда-нибудь хоть слово, то вам угрожает мой клинок. Вы не можете войти именно потому, что он вошел; у герцога есть, к нему дело».

Тут окна герцога осветились. «Господи, у него свет, значит он не спит! — сказал я. — Я должен с ним говорить, ради самого неба, пустите меня, или я закричу о помощи».

Гроссингер схватил меня за руку и сказал: «Вы пьяны, ступайте на гауптвахту; я — ваш друг, проспитесь и скажите мне ту песню, что старуха пела сегодня ночью на крылечке, когда я вел дозор; эта песня меня очень интересует».

«Как раз об этой старухе и ее близких мне и нужно говорить с герцогом!» — воскликнул я.

«О старухе? — ответил Гроссингер. — Относительно нее поговорите со мной, важные господа такими вещами не интересуются. Идемте скорее на гауптвахту!»

Он хотел потащить меня за собой, но тут дворцовые часы пробили половину четвертого. Звон этот пронзил мне сердце, как крик о помощи, и я закричал изо всех сил в сторону окон герцога:

«Помогите! Ради бога помогите несчастному, соблазненному существу!» Тут Гроссингер прямо взбесился. Он хотел зажать мне рот, но я от него вырвался; он толкнул меня в спину, он ругался, я ничего не чувствовал, ничего не слышал. Он вызвал караул; капрал с несколькими солдатами подбежали, чтобы меня схватить. Но в эту минуту окно у герцога распахнулось, и он крикнул вниз: «Прапорщик граф Гроссингер, что это за скандал? Приведите ко мне немедленно этого человека!»

Я не стал дожидаться прапорщика; я бросился наверх по лестнице, я пал к ногам герцога, который смущенно и недовольно велел мне встать. На нем были сапоги со шпорами, но вместе с тем и халат, который он старательно придерживал на груди.

Я доложил герцогу настолько кратко, насколько того требовали обстоятельства, все, что мне старуха рассказала о самоубийстве Каспера и о том, что случилось с красоткой Аннерль, и умолял его, чтобы казнь была хотя бы отложена на несколько часов и чтобы, если помилование окажется невозможным, обоих несчастных разрешено было бы предать честному погребению. — «Ах, помилуйте, помилуйте ее! — воскликнул я, вынимая при этом из-за пазухи найденный мною белый шарф, полный роз. — Мне казалось что этот шарф, который я нашел по дороге сюда, предвещает помилование».

Герцог порывисто схватил шарф и был сильно взволнован; он сжимал шарф в руках, пока я произносил слова: «Ваша светлость! Эта бедная девушка — жертва ложного честолюбия; одно знатное лицо соблазнило ее и обещало на ней жениться. Ах, она так добра, что предпочитает умереть, нежели его назвать». — Тут герцог прервал меня со слезами на глазах и сказал: «Молчите, ради самого неба молчите!» — Затем он повернулся к прапорщику, стоявшему у двери, и поспешно сказал: «Ступайте скорее, поезжайте верхом с этим человеком; гоните лошадь хоть до смерти, лишь бы поспеть вовремя к месту казни. Прикрепите этот шарф к вашей шпаге, машите ею и кричите: «Помилование, помилование!» Я последую за вами».