Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте

Когда Шейдеман вернулся в помещение «Форвертса», Эберт спросил, к чему привели переговоры.

— Вот его условия, — решительно сказал Шейдеман, как будто кладя лист бумаги на стол. И изложил требования Карла Либкнехта.

Эберт подумал. В мозгу его складывались всевозможные комбинации.

— Он приемлем для нас только на наших условиях, а так — нет. Нет, не пройдет!.. Но аппетит у него недурен: сбросить нас с пьедестала, а?! И даже не стесняется! Не так оно просто. — И выжидательно посмотрел на Шейдемана.

…В этот же час в ставке готовился поезд для его величества, бывшего кайзера. Поезд должен был на рассвете доставить его к голландской границе. Человек, еще недавно мнивший себя чуть не властелином мира, расхаживал крупными шагами в последней своей резиденции.

«Продавшаяся шваль! Идиоты!» — восклицал он в ярости. Допустить к себе фельдмаршала или кого-либо из близких он не пожелал, потому что в каждом видел изменника.

…Между тем Шейдеман излагал Эберту хитроумный план, возникший у него во время сегодняшних переговоров.

— Представители заводских организаций, а солдаты тем более разбираются в нашей политике слабо, — вот к какому выводу я пришел.

— И ты предлагаешь организовать курсы? — иронически отозвался Эберт. — Мы прочитаем им цикл лекций?

— Я предлагаю другое: срочно собрать солдатских представителей и постараться внушить им наши идеи.

Эберт посмотрел на него внимательнее и без иронии, разумные предложения не стоило отклонять.

— Мысль твоя, Филипп, очень полезна. И я прошу тебя: не теряя времени, поручи созвать нужных людей.

К вечеру стало известно, что Исполком постановил собрать завтра делегатов от солдатских, рабочих Советов, от пестрой и взбудораженной массы революционного народа Берлина. Эберт понял: завтра решится судьба его власти. Либо органы, которые он с таким трудом создает, подчинятся Советам — тогда и мысль о Национальном собрании, и надежда спустить движение улицы на тормозах полетят к черту. Либо малоприятный механизм революции удастся использовать в своих интересах — тогда власть его будет спасена.

Не так-то легко было собрать изо всех казарм солдатских представителей. Но это было сделано.

В Исполкоме старост велись жаркие и невразумительные споры, и Карл Либкнехт горячо объяснял всем, что революция не защищена и ей угрожает опасность; чтобы она развивалась дальше, трудовой народ должен без промедления взять власть в свои руки.

В это же время Фридрих Эберт жал каждому из собравшихся солдатских представителей руку и для каждого находил слово привета.

— Выходит, с самым главным и распроклятым нам удалось справиться? — произнес он.

— Это с чем же, товарищ Эберт? — жадно спросили делегаты.

— С трижды проклятой войной. Наш представитель вступил в переговоры с противником. На фронте уже тихо.

Он умышленно округлял положение. Не будучи человеком военным, он немного выставлял это напоказ. Конечно, лучше было бы, если бы здесь оказался Носке, его тут, без сомнения, не хватало. Но революция есть революция, и она выдвигает новых людей. Вот в военных ходит Отто Вельс — ему поручено стать во главе берлинской комендатуры. Независимые успели под шумок протолкнуть своего человека в полицай-президенты, некоего Эйхгорна. Это место, и вообще все ключевые места социал-демократам надо было оставить за собой.

Мысли эти не мешали Эберту заниматься сейчас главным.

Когда все расселись, кто на подоконнике, кто на столах, Шейдеман объявил, что правление партии предоставляет слово Фридриху Эберту, который в результате революции возглавил в Германии власть и является ее первым народным канцлером.

По всему уже было видно: провоевав месяцы и годы, хлебнув достаточно, солдаты доверчивы и наивны, как дети. Эберт понял это и повел разговор в нужном тоне: — Наша измученная страна, потерявшая столько людей в чудовищном кровопролитии, находится накануне замирения. Вас ждут заслуженный отдых, возвращение к женам и матерям. Но на пути к миру стоят сеятели смуты, искатели славы. Народ вручил власть нам, вашим представителям. Он верит, что мы приведем страну к спокойствию и миру. Для революции самое опасное — двоевластие, попытка иных честолюбцев, которые не прочь половить рыбку в мутной воде, создать еще один орган власти, Совет депутатов. А к чему он, если ответственность народ возложил на нас?! Но его доверием мы облечены лишь на короткое время: в ближайшие недели страна созовет Национальное собрание, которое все решит и все установит надолго. От вас, вашей сознательности и верности революции будет завтра зависеть, пойдет ли страна путем быстрого замирения, или ей станут опять угрожать кровопролитие и бури…

Никто не сказал бы, что это тот самый Эберт, который, появившись в рейхстаге семь лет назад, мало чем выделялся. Он стал заправским оратором. И солдаты слушали его внимательно, дружно одобряли. Эберт делал паузы, вглядывался в лица сидящих, словно не желая ошибиться в них.