Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте

Конечно, не все помышляли о революции, но многие понимали уже, что одними реформами и уступками, даже если бы удалось вырвать их у правительства, дело обойтись не может.

Вначале старост было немного, но одно предприятие за другим стало выделять их в каждом цеху и в каждом пролете. Так день за днем формировалась армия низовых организаторов.

Большинство старост тяготело к партии независимых. Уже одно то, что независимые порвали с правыми, делало их авторитетными в глазах низовых вожаков.

Но и спартаковцы, так самоотверженно работавшие в гуще рабочих, пользовались их доверием. Спартаковцы утверждали, что режим кайзера прошил насквозь и должен быть заменен иным, народным. Без революции этого не добиться.

Независимые же обещали перемены без вооруженной борьбы, и это было больше по сердцу немецким рабочим.

Среди революционных старост, выдвинувшихся в апрельские дни, спартаковцы хотя и занимали известное место, но составляли меньшинство. И не понимали они еще, какую огромную роль назначено сыграть старостам в близком будущем и как важно завоевывать день за днем большинство в их Совете. В то время верхушка «Спартака» была разгромлена, и даже Роза Люксембург полагала тогда, что ход событий определяет не закаленная в боях партия, а некая воля большинства населения — в тех условиях влияние «Спартака» на старост было ограничено.

Зато генерал Гренер понял, с кем ему надо иметь дело. Он относился к так называемым сильным личностям и воплощал тот мир, который проигрывал военную схватку, но не желал идти на уступки.

Со сцены истории могли сойти фигуры первого плана — Вильгельм, Людендорф, даже на некоторое время Гинденбург, но в механизме войны возникали другие контрреволюционные фигуры. Таким оказался генерал Гренер, оценивший в те дни, какой грозный противник выдвигается на передний план.

Уже в апреле подбирались дивизии, которые можно было бы двинуть на Берлин, разрабатывались схемы уличных боев.

Когда после апрельских стачек спартаковцы призвали рабочих достойно отметить Первое мая — ведь май был особенный: ему салютовали флаги русской революции, — Гренер пригласил к себе руководителя независимых.

— Господин Гаазе, я надеюсь, ваша партия сделает все, чтобы недавние события не повторились.

И Гаазе заверил его, что движения протеста в той форме, как это было в апреле, его партия не одобряет.

Оказалось, столковаться обоим нетрудно. Гаазе обещал приложить все усилия к тому, чтобы Первое мая прошло спокойно.

Уходя, он попросил лишь сохранить разговор в тайне. Гренер и он расстались, довольные друг другом.

Профсоюзы и Форштанд обратились с воззванием к рабочим: страна в кризисе, войска Антанты делают все, чтобы прорвать немецкую оборону. Уместны ли в эти дни демонстрации? Допустимо ли наносить удар в спину армии, срывая снабжение войск оружием и материалами?

Независимые, сославшись на те же причины, поддержали обращение.

И все же спартаковцам удалось провести во многих местах собрания и демонстрации.

Штутгартовец Фриц Рюкк, так горячо выступавший в Готе, дня за два до Первого мая собрал в лесу за городом около ста человек. Ему было что рассказать: и про конференции в Готе, и о спорах, какие там велись, и о позиции спартаковцев. Собралась главным образом молодежь — вернувшиеся с фронта, негодные больше к военной службе, как и сам Рюкк. Но пришли и пожилые, среди них Крейнц.

Большинство было сильно разочаровано тем, что «Спартак» не создал собственной партии: опять компромиссы, поиски соглашений, препирательство с умеренными и осторожными. Молодежь жаждала идти в открытую против ренегатов, свалить реформистов…

Эта весна наполнила их сердца надеждами. Вести, шедшие из России, они ловили где только было можно. В России развертывалось нечто огромное, партия большевиков призвала к свержению буржуазной власти, народ бурлил. Казалось, по тому же пути должна пойти и Германия. А тут — компромисс, оглядка на независимых…

— Мы знаем уже, что это за публика, — заявил Ханке, гордившийся тем, что общался на фронте с Либкнехтом. — Разве Карл пошел бы на такое?!

Вмешался Крейнц, до сих пор не сказавший ни слова.

— А в самом деле, какую позицию занял Карл? — обратился он к Рюкке. — Можешь ты нам сказать определенно?

— В том-то и беда, что его мнение до нас не дошло.

— Плохо, очень плохо… Это мнение должно было стать решающим.

— Но мы его не имели!

У него самого скребло на сердце: он, Рюкк, был против блока с независимыми, ничего хорошего для «Спартака» он от этого не ждал. Но дисциплина есть дисциплина, еще хорошо, что свободу самостоятельных действий «Спартак» оговорил для себя. Надо было Первого мая показать всем, что дух борьбы в Штутгарте не угас, что «Спартак» полон сил и готов кинуться в схватку но первому слову.

— У нас с вами все еще впереди, товарищи, — заявил он. — Мы этим независимым устроили порядочную баню в Готе. А кроме того, никто не посмеет наложить на нас свою лапу. Будущее покажет, по пути нам с ними или нет.

— Разве не видишь, что делается в Штутгарте? Какую политику они проводят? — с укором заметил Крейнц. — На баррикадах они сражаться не будут.