Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте

— В таком случае, Шульц, тебе с ним повезло. — Их отношения стали проще, он тоже говорил ему теперь «ты». — Слушай, Шульц, все, что касается этих старост, доставляй мне, а?

— Ишь ты какой! Один раз тебя побалуешь, а потом лишишься всего сам! — Он надел шапочку и, ничего больше не сказав, только укоризненно покачав головой, вышел из камеры.

Либкнехта этот разговор сильно взволновал. Чутье сказало ему, что в событиях, которые развернутся, роль старост будет весьма велика. «Спартак» должен завоевать в их среде достойное место. Но как было передать это товарищам?! Как было в записочке, изобилующей иносказаниями, подчеркнуть то, что кажется ему особенно важным?

Он стал мысленно составлять эзоповскую записку, конспект насущнейших выводов. Фразы следовало сжать до предела, так, чтобы короче было нельзя. И еще предстояло упросить Шульца, чтобы он переслал письмо.

XII

Когда Россия выдвинула программу мира без аннексий и контрибуций, Германия поначалу ее приняла. Но стоило начать переговоры, как немецкие делегаты сбросили с себя маску миролюбия. Пусть даже статс-секретарь иностранных дел Кюльман, уполномоченный правительства, держался более умеренно; но генерал Гофман, представитель ставки, начал выдвигать требования одно тяжелее другого.

Два раза переговоры прерывались. Когда делегации съехались во второй раз, немцы, отстаивая будто бы независимость малых стран, потребовали от России отделения Белоруссии, Литвы, Латвии и Польши. В то же время генерал Гофман потихоньку готовился заключить мир на особых началах с представителями Украинской рады.

Глава советской делегации на переговорах Троцкий, нарушив твердые инструкции Ленина, заявил, что Россия односторонне прекращает войну и демобилизует армию. Он покинул Брест-Литовск, предательски сорвав тем самым переговоры и дав Германии желанный предлог: она могла прекратить перемирие и развернуть наступление. Казалось, надежды немцев на скорый мир рухнули.

Германия бурлила. Берлин жил слухами и ждал событий. Стало известно, что в Австро-Венгрии забастовки охватили все крупные города: созданы Советы, а правительство так перепугано, что официально признало их существование.

Спартаковцы распространяли всюду листовки. Позиция их была недвусмысленно ясной: «Да здравствует всеобщая забастовка! Все на борьбу!» Только массовой борьбой, восстанием, стачками, которые парализуют хозяйственную жизнь страны, только путем революции к провозглашением народной республики в Германии можно положить предел бойне народов и добиться всеобщего мира. Лишь этим можно спасти не только Германию, не и русскую революцию.

Сладкий туман захватничества еще не окончательно рассеялся в головах немцев, и спартаковцы не уставала разъяснять, что Германии меньше всего нужны аннексии: не война, а борьба со злейшим классовым врагом внутри страны — вот что самое насущное.

В трамвае с затянутыми льдом стеклами, в почтовом ящике, под шпинделем станка, в уборной или курилке, на красной кирпичной стене или на столбах — всюду немцы могли обнаружить листовку.

Страна жила в крайнем напряжении, ожидая взрыва. А Либкнехт, не зная в точности, но всем своим существом сознавая, что творится за пределами Люкау, писая в декабре:

«О, если бы находиться теперь на воле! Я готов биться головой о стены!»

XIII

На заседании главного комитета рейхстага депутат Науман задал вопрос статс-секретарю внутренних дел Вальраффу:

— Известно ли вам, что в стране готовится стачка? Понимает ли правительство, к каким последствиям это приведет?

— Да, правительство в курсе событий, — ответил Вальрафф. — Крайние элементы провоцируют выступления, но рабочие в своем большинстве доказали верность отечеству. Правительство полагается на их разум и зрелость. В этот трудный момент ни у кого не подымется рука на отечество.

С места встал Шейдеман:

— Увы, оптимизм господина Вальраффа я никак не могу разделить. — В его обычно мягком голосе появились настораживающе жесткие ноты. — Мы, социал-демократы, предостерегали не раз, что народ на грани истощения и нищеты. Мы предлагали меры, чтобы успокоить трудящихся, по даже вопрос о реформе избирательной системы лежит до сих пор под сукном!

— И такими мотивами вы готовы оправдать насилия необузданных масс?! — выкрикнул с места представитель правых.

— Мы с вами политики, — возразил Шейдеман зловеще спокойно, — и за эмоции масс можем отвечать лишь до определенной минуты. Нельзя накалять эмоции, а потом требовать от народа спокойствия.

Его сменил Эберт. Пошевелив головой, будто освобождаясь от стеснительной опеки воротничка, он заговорил:

— К словам моего уважаемого коллеги я добавил бы следующее: нам хорошо известны взгляды австро-венгерских властей; уж если там согласились признать Советы, значит, дело дошло до крайности. В историческом процессе, господа, причины и следствия связаны между собой…