Немецкая трагедия. Повесть о Карле Либкнехте

Либкнехт был из их числа, разумеется. На какое бы собрание он ни проник, сразу заводил разговор о бедствиях войны. Точно немцы сами накликали ее на себя! Он говорил о страданиях женщин, теряющих своих сыновей и мужей, о напрасных жертвах, которые не принесут стране ничего, кроме несчастья; говорил, что весь социальный порядок, рождающий войны, должен быть изменен.

Аудитория затихала, пожилые рабочие прикладывали к уху ладонь и старались не пропустить того самого важного, что непременно скажет Либкнехт.

Его выступления, впрочем, приходились по вкусу не всем. То, к чему призывал Либкнехт, означало, что привычный уклад жизни будет сломан. Конечно, война изменила многое, так на то она и война. А что молодые проливают на фронте кровь, так это повелось с незапамятных времен: раз у страны есть враги, от них приходится защищаться.

Но страстные речи Либкнехта были так убедительны, в них было столько правды, что они поневоле возбуждали.

— Карл правильно говорит! — слышались голоса с мест. — Так и есть, это верно!

Если в другом углу начинали шикать, реплики в его пользу становились еще энергичнее.

— Говорить нетрудно, а вот с винтовкой повоевать — дело другое, — слышался иногда скептический голос.

— Можете быть спокойны, друзья, — откликался Либкнехт на подобные возражения, — это никого не минет: ни тех, кого я здесь вижу, ни вашего покорного слугу.

— Э-э, нет, депутата рейхстага не тронут!

— И до депутатов доберутся, особенно до таких, которые им неугодны. Война — большой паровой котел, в который надо все время подбрасывать топливо. Он пожирает эшелоны угля, поленницы дров. Речь идет, вы должны это осознать, о жизни нескольких поколений. Имейте в виду, наш кайзер горяч и за издержками не постоит. Я напомню вам фразу, которую он произнес много лет назад. — Либкнехт порылся в своей книжечке, чтобы не было сомнений в точности, хотя отлично помнил цитату. — Вот она: «Лучше, — заявил кайзер, — положить на месте все восемнадцать корпусов немецкой армии и сорок два миллиона немецкого народа, чем отказаться от какой-либо части территориальных приобретений Германии». Вот каков он! А платить приходится вам!

Возникало волнение. Профсоюзные функционеры требовали, чтобы Либкнехт покинул трибуну, угрожали, что выведут его. Но большая часть зала кричала, чтобы ему не затыкали рот, пускай говорит до конца, тем более что все — истинная правда.

Он не уступал трибуны. Своим сильным голосом он в состоянии был перекричать всех. И зал вновь замолкал, загипнотизированный его словами. Затем функционеры, спохватившись, начинали кричать:

— Долой! Хватит! Не давать ему слова!

В помещение врывалась полиция и начинала выталкивать всех вон. Собрание объявлялось закрытым. А Либкнехт до последней минуты продолжал говорить.

Таким же магнетическим влиянием на слушателей обладала и Роза Люксембург с ее беспощадной логикой и умением представить противника в самом неприглядном виде.

А старая Клара Цеткин, появлявшаяся то в Штутгарте, то в Берлине, то в Дрездене и бесподобно владевшая женской аудиторией? Работницы, пожилые матери слушали ее, затаив дыхание.

А профессорского вида, сдержанный Франц Меринг? Словно он научное сообщение делал, хотя на самом деле тоже громил политику правых социалистов.

Вот какие опасные люди развращали немцев! И так продолжалось уже почти четыре месяца.

В добавление ко всему, как будто решив взорвать терпение властей, Либкнехт повел себя возмутительно и в рейхстаге.

XXIII

Прошло уже около четырех месяцев после начала войны. Суммы, которые рейхстаг утвердил четвертого августа, были исчерпаны. Когда ведется война таких масштабов и нужно отливать пушки, начинять бомбы взрывчаткой, делать мины, снаряды, патроны, когда приходится кормить и одевать миллионы солдат, необходимы все новые ассигнования.

Уже в первые недели кампании удалось заманить два русских корпуса в ловушку у Мазурских озер и почти полностью уничтожить. Своим неудачно закончившимся наступлением Россия сумела все же сорвать прыжок немцев к Парижу и тем самым выручила союзников.

Война приобретала такие небывалые масштабы, что отказывать стране в кредитах значило бы идти против нее. Можно было не сомневаться, что рейхстаг утвердит новые ассигнования.

Но стоило собрать социал-демократическую фракцию и поставить вопрос о кредитах, как Либкнехт, зловеще блеснув пенсне, объявил, что будет голосовать против них.

— Как это понять? — Плотный, низкий, с мясистым лицом и небольшими, настороженными глазами Эберт посмотрел на него неприязненно. — Дисциплинированный член партии намерен повести себя вразрез с общей линией?

— Если совесть и разум не подсказывают вам, кому вы служите в эти дни, мой долг — высказать это прямо! Вы играете на руку классовому врагу!

В комнате заседаний поднялся сильный шум.

— Опять он нас учит! Мальчишество какое-то, ослиное упрямство!

Один депутат, подбежав к двери, закрыл ее плотнее, чтобы фракционный скандал не просочился в кулуары рейхстага. Несколько депутатов кричали, что давно пора лишить Либкнехта права позорить партию.