Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Русское гостеприимство проявляется в такой непривычной для европейца форме, что его трудно переоценить. Правда, эта прекрасная черта русского национального характера возникла во времена, когда никаких железных дорог еще и в помине не было и путникам в стороне от почтовых трактов негде было найти приют, кроме как в ближайшей помещичьей усадьбе. Однако она сохранилась и коренится, несомненно, в природной русской доброте.

Я не раз во время своих поездок на рудники в Тульской губернии оказывался в положении, когда вынужден был проситься на ночлег в первой попавшейся усадьбе, владельцы которой не знали ни меня, ни даже моего имени. Достаточно было попросить слугу передать хозяевам визитную карточку с просьбой позволить у них переночевать. Прием неизменно был таким радушным, как будто встречали старого доброго дядюшку, от которого ждали наследства. Гостя потчевали обильнейшим ужином, а если у хозяина были взрослые дочери, гость же оказывался молодым человеком, как я, то потом еще полночи танцевали.

В результате этой поездки я через некоторое время купил завод в Мышеге и, кажется, в 1896 году основал «Общество Мышегских чугуноплавильных заводов»280.

С экономической точки зрения это было очень удачное решение: Мышега находилась вблизи железной дороги и к тому же на судоходной Оке. Сложности были сначала лишь с древесным углем. Чтобы решить эту проблему и, кроме того, получить возможность влиять на цены на местном рынке древесного угля, мы приобрели один из соседних лесов (Ферзиково, 4000 га), расположенный у железной дороги (с двумя собственными станциями).

Покупка Ферзикова позже утратила свою актуальность, когда на юге России, в Донецком угольном бассейне, началась добыча кокса и выяснилось, что построенную нами новую доменную печь в Мышеге можно топить коксом и это никак не отражается на качестве получаемого чугуна, необходимого для производства чугунной посуды или труб. Поэтому Ферзиково было выделено из активов Мышегского общества и преобразовано в «Калужское лесопромышленное общество»281.

Построенный в 1724 году чугуноплавильный завод в Мышеге был заложен с размахом. Однако в соответствии со своим почтенным возрастом он безнадежно устарел в техническом отношении: домну пора было сносить, многочисленные литейные цеха напоминали казематы. Поэтому мы полностью перестроили завод: возвели на месте старой домны новую, современную, построили новые цеха для отливки труб и фабрику для производства эмалированной посуды.

То есть ценность Мышеги, когда мы ее приобретали, заключалась не в техническом оборудовании старого завода, а в его географическом положении и в местных рабочих, которые, будучи безземельными, были привязаны к работе в Мышеге, во всяком случае те, что не имели возможности уехать в Тулу или Москву.

Дело в том, что в связи с проведенным в 1861 году освобождением крестьян многие промышленники ошибочно исходили из того, что чугунолитейные заводы в Центральной России и на Урале не останутся без рабочих, поскольку местное население уже несколько поколений зарабатывало себе пропитание на этих заводах. Хотя рабочие-литейщики официально принадлежали к крестьянскому сословию, этих «безземельных крестьян» превратили в подлинных пролетариев.

Мышегские рабочие, как и служащие, жили в многочисленных принадлежавших заводу каменных домах. Огромная роскошная заводская церковь, другие солидные здания, такие как больница, аптека, школа, богадельня для старушек и т. д., дополняли картину и придавали заводскому комплексу вид довольно представительного живописного горного городка.

Внутренность жилых домов, конечно, была сильно запущена. Нам пришлось вложить немало средств, чтобы сделать их действительно жилыми.

Мой первый обход заводской территории после приобретения Мышеги стал для меня настоящим потрясением: я впервые так близко столкнулся с провинциальной русской нищетой. Жадный Ковригин положил школьному учителю, который уже много лет блестяще исполнял свой долг и, конечно же, и сам имел кучу детей, всего двенадцать рублей жалованья в месяц (при бесплатном жилье), полагавшихся сельскому учителю. Я, до того никогда не встречавший такой чудовищно низкой ставки, спросил учителя, робко смотревшего на меня как на своего нового господина, какое у него жалованье. «Двенадцать с половиной рублей», – ответил он печально, словно стыдясь за непомерно высокую оплату своего труда. «Двенадцать с половиной рублей?..» – воскликнул я в ужасе, не веря своим ушам. И тут бедняга бросился передо мной на колени и со слезами в голосе стал умолять меня проявить милосердие к его детям и не сокращать его жалованье!