Немецкие шванки и народные книги XVI века

В Геблингской долине жила весьма богатая вдова, и у нее был сын, отличавшийся неповоротливым, неотесанным умом; во всей долине не было другого такого дурня. Этот олух углядел однажды в Саарбрюккене дочь одного почтенного, благородного человека, девицу прекрасную, статную и благоразумную. Дурак сразу же втюрился в нее и попросил ее у своей матери себе в жены, а не то грозился разбить окна, сокрушить печи и поломать все лестницы в доме. Мать уже знала и видела глупую голову своего сынка и опасалась, что, даже если посватать за него девицу и снабдить его к тому же изрядным имением, все равно от этого непутевого осла толку не будет. Но хотя девица происходила из хорошего рода, ее родители прозябали в бедности и не могли содержать свою дочь сообразно своему сословию, тем легче могло удаться сватовство.

Мать опасалась, что девица не захочет выйти за превеликого круглого болвана, каким был ее сын, и посему всячески наставляла его в правилах вежества и хорошего обращения с невестой. И когда наш чурбан первый раз побеседовал с девицей, та преподнесла ему хорошенькие перчатки из тончайшей кожи. Тут пошел сильный дождь, а жених не снял перчаток; ему было все равно, промокнут они или нет. Да к тому же, проходя по мостику, он поскользнулся, шлепнулся в тинистую воду, измарался и вылез оттуда грязнее болота. Вернулся он весь перепачканный, и перчатки развалились, на что он и пожаловался матери. Добрая старушка выбранила его и сказала, мол, мог же он завернуть перчатки в мешковину и спрятать за пазуху.

Вскоре после этого славный обалдуй опять отправился к девице. Та осведомилась о перчатках, а он возьми да и выложи ей все начистоту. Девица засмеялась, убедившись на первый случай, что за мудрец перед ней, и подарила ему сокола. Парень взял его, собрался домой, вспомнил слова своей матери, придушил сокола, завернул в платок, спрятал за пазуху и, воротившись, хотел показать матери хорошенькую птицу, а вытащил дохлого сокола. Мать опять устроила ему головомойку, сказала, что птицу надо было нести в руке.

В третий раз этот обормот явился к девице. Она спросила, как поживает сокол, а женишок ляпнул ей напрямик, что от него осталось. Девица подумала: «Это же прямой дурак», раскумекала, что не в коня корм, и подарила ему борону, авось пригодится во время сева. А он вспомнил матушкино наставление и поволок борону домой на руках, дубина дубиной. Мать все равно не обрадовалась, сказала, что следовало запрячь в борону лошадь и та дотащила бы ее.

Наконец, девица убедилась, что миро и крещение орясине не впрок, коли нет ни смекалки, ни выучки, ни разума. Девица уже только о том и думала, как бы отделаться от дурака, дала ему добрый кусище сала и сама спрятала ему за пазуху; дурак был рад-радехонек. Он заторопился домой и, боясь, как бы сало не выскользнуло из-за пазухи, вспомнил матушкино наставление, вытащил сало, привязал к конскому хвосту, сел в седло и поскакал восвояси. За конем погнались собаки, сорвали сало с хвоста и слопали его. Дурень вернулся, а салом и не пахнет.

Так мамаша снова увидела, какой смышленый у нее сынок, побоялась, как бы женитьба не разладилась, поехала к родителям девицы, чтобы точно установить день помолвки. Уезжая, она строго-настрого приказала сыну седеть дома и вести себя потише, а то гусыня высиживает яйца.

Едва мать убралась со двора, сын мигом залез в погреб, налакался вина и потерял затычку от бочки; пока наш увалень искал его, все вино пролилось. Тогда молодчага взял мешок с мукой и засыпал вино, чтобы мать ничего не заметила, вернувшись. Потом он бросился в дом и начал буйствовать. А гусыня сидела на яйцах, испугалась и закричала: «Га, га, га!» Дурак струхнул, вообразив, что гусыня говорит: «Я все скажу»; он поопасился, как бы она не разболтала, что он натворил в погребе, схватил гусыню и оторвал ей голову. Тут он забеспокоился, не протухли бы яйца, тогда ему не поздоровится; подумал он, подумал и решил сам высидеть яйца; только ему показалось, что не годится сидеть на яйцах, если на тебе нет перьев, как на гусыне; вот он и спохватился, разделся догола, весь вымазался медом, который только что заготовила мамаша, разворошил постель и так вывалялся в перьях, что уподобился огородному пугалу; потом он сел на гусиные яйца и притих, чтобы не тревожить будущих гусят.

Пока забавник сидел на яйцах, мать вернулась и постучала в дверь. Простофиля седел на яйцах и не отвечал. Она постучала снова, он закричал: «Га, га, га!», полагая, что, высиживая гусят (или дураков), не разумеет другого языка. Наконец, мать припугнула его; он встал с гнезда и открыл ей дверь. Увидев его, она подумала, что перед ней сам черт, и спросила, что стряслось. Он ей и выложил все по порядку. Мать ужаснулась его дурачеству; ведь невеста должна была прибыть с минуты на минуту; и она сказала своему отпрыску, что простит его, если он будет впредь вести себя благопристойно; когда приедет невеста, встретит ее ласково, вежливо и прилежно вскидывая на нее глаза.