Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

По-немецки девушка говорила чисто и свободно. Когда чиновник вышел на минуту за бумагой, она снова принялась нас утешать и повторяла: — «Все будет хорошо, все уладится!»

Но после возвращения чиновника дело пошло значительно хуже. Запас мужества у девушки иссяк, у нее начали литься слезы. И чем дальше, тем сильнее. Скоро промок рукав пальто, который она прикладывала к глазам. Девушка полуобернулась, чтобы скрыть свои слезы от чиновника. Неожиданно Виктор заморгал глазами, и по его щеке покатилась первая слеза… Чиновник завертелся на стуле. Он предвидел финал этой сцены: три горько плачущих унтерменша! На его лице было написано глубокое презрение. Постучав в раздумье носком сапога о пол, он дописал свои заключения и ушел. Теперь мы стали утешать переводчицу. Мы узнали, что зовут ее Вера и что она из Житомира. Учреждение, где мы находились, было отделением гестапо. Когда чиновник вернулся, Вера бросилась к нему и стала просить разрешения нас покормить. Чиновник отказал. На прощанье мы смогли сказать только одно слово — «спасибо», вложив в него всю нашу благодарность и признательность!

Гестаповец передал нас дежурному солдату, а тот отвел на станцию. В поезде стояли на задней площадке в углу. Через несколько остановок мы прибыли в Больхен. Когда выходили из вагона, я сказал Виктору: «Ну, теперь держись, Витя!» Но держаться предстояло мне…

Встречали нас оба стражника в полном вооружении. Обер — при револьвере и штыке, солдат — с винтовкой. Лицо обера было в красных пятнах и он косил в сторону.

Повели лесной дорогой. Как только мы вошли в лес, обер сразу же накинулся на меня:

— Я тебя, подлеца, давно приметил! Думаешь, не знаю, что ты был комиссаром! Работать не хочешь и только мутишь других!

И, уже не сдерживаясь, он ударил меня ладонью по уху. Я стал закрывать голову руками и сразу же успокоился: можно было ожидать гораздо худшего. Видно было, что обер никогда не бил людей. Я не сомневался теперь, что он выльет всю злобу по мелочам. Солдат вообще был не в счет. Он для вида широко размахивал прикладом винтовки, но бил по мягкому месту, сдерживая удар. От толчка я подавался вперед, а обер должен был отступать. Скоро он выдохся. Его лицо побледнело и покрылось потом: от резких движений, вероятно, разболелась раненая нога. Виктору и совсем повезло — ему только показали кулак.

В лагере нас заперли в кладовую в конце барака. Уходя, обер пообещал: «Будете сидеть, пока не подохнете с голода!»

Но только солдаты ушли, пришел мой земляк сапожник. Он оттянул нижний край двери и просунул несколько вареных картошин. Поев, мы завернулись в одеяла, сложенные в кладовой, и крепко уснули.

Разбудил нас шум пришедшей с работы дневной смены. Все спешили нас подбодрить, сказать доброе слово. Некоторые доставали из кармана завернутую в тряпочку картофелину или кусочек брюквы, сбереженные на вечер, и отдавали нам. Один говорит:

— Ну и смелые же вы, ребята! Я бы никогда не решился бежать!

Другой завидовал:

— Уедете из этого ада, гляди, и попадете в хороший лагерь!

Только полицейский сказал:

— Ой, добегаетесь вы, ребята! Концлагерь не за горами!

Утром, когда пленных угнали на работу, пришел солдат и с горечью сказал мне:

— Как я мог тебя не бить! Этот наци сейчас бы донес на меня. Служба есть служба!

И сует нам бутерброды…

Но события этого дня только начинались. После солдата пришел главный мастер и стал нас ругать. Особенно ему было обидно вспоминать ботинки, которые он мне дал по доброте душевной, а я, неблагодарная свинья, в них и сбежал! Отведя душу, закончил:

— Вас отправят обратно в Лимбург, в шталаг. Заводу не нужны люди, подающие плохой пример честным рабочим!

Ботинки собственноручно унес.

Через час нас, с колодками на ногах, уже гнал незнакомый солдат на станцию. День был солнечный, но морозный. С полчаса мы ждали поезда. Острый ветерок щипал уши и нос. Мы топали колодками, стараясь согреться, и цеплялись глазами за недалекий лесок, где нам так недолго пришлось подышать свободой!

Солдат прятал нас по закоулкам. Мой вид вызывал любопытство граждан. В лесу, когда меня били солдаты, я потерял пилотку, левое ухо покраснело и опухло, а через всю щеку была прочерчена кровавая царапина.

В вагоне мы сели на скамье у самой двери, лицом к вагону. Солдат сел напротив нас и, чтобы не встречаться с нами глазами, смотрел в потолок. Было тепло, хотелось спать и никогда никуда не приехать.