Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Ждали мы недолго. В одном селе заперли нас в сарай. Перед тем мы все хорошенько обозрели вокруг. Сарай был из глины, смешанной с соломой. Стены толстые, да ничего не поделаешь! Легли в углу, напротив от двери, где часовой стоял. Ждем, пока все уснут. Свои сердца слушаем. Руки чешутся начать работу. Достал я гвоздь. Чтобы шума было поменьше, мы сначала сверлили дыру, а затем откалывали пласт. Долбали у самого пола. Если не успеем — всегда дыру можно соломой прикрыть. Менялись. К полночи заметили, что дело движется. Еще через два часа дыра была почти на всю глубину стены. Руки были растерты до крови, но мы уже ничего не замечали. Последний раз прислушались, не ходит ли часовой позади сарая, и начали выдавливать оставшийся тонкий слой глины руками. Первым полез Андрей, а за ним я. Изнутри дыру прикрыл соломой, чтобы не сразу заметили наш побег. Поползли к забору. Все было тихо вокруг, даже собаки не лаяли. Перелезли и побежали по полю в направлении леска слева. Спрятались на опушке, так, в километре от деревни. Рассвело. Думаем: сейчас построят и начнут считать. Но пока никого не заметно. Вдруг видим, появились две фигуры. Побежали в разные стороны, затем сбежались, и слышим — автоматные очереди. Мы сразу догадались, что они показуху устраивают. Симулируют наш расстрел.

Конечно, жалко было, что мы подвели других. Теперь конвоиры на них злобу вымещать будут. Но, что поделаешь, запишем и этот грех на себя.

Ну, дальше малоинтересно. Как и вы, шли мы ночами. Прятались днем. Главная угроза была от детей. В Германии идти было легче, да и расстояния между населенными пунктами были поменьше, а главное — пропитание доставали в огородах возле селений. Много попадалось разбитых деревень, где прятаться было легко. Попали в английскую зону. Сначала искали лагеря, где бы пристроиться, но, дойдя до Трира, увидели объявление о наборе в Легион. От одного русского, сбежавшего в Марселе и пробиравшегося назад, к знакомому немцу, узнали, что советчики вылавливают всех русских в Марселе».

Михаил кончил. Мы долго сидели молча.

Потом заговорил Андрей-власовец, с давно накопившейся горечью: — «Да, союзники нам лепят ярлык коллаборантов и охотятся за нами, как за дикими зверями! Не хотят понять, что мы боролись за свободу России, а может быть и всего мира. Только мы! И у нас не было выбора в союзниках. Нас преследуют те, кто сам пошел на коллаборацию с тираном покрупнее Гитлера. Забрали Польшу у Гитлера и отдали ее Сталину, и это имея в кармане атомную бомбу!

Как же все это понять и объяснить? Скажу вам, что дурят они народ, объясняя все подлостью Сталина и своей наивностью. Они знали, что делали. Берегли кровь своих солдат и меняли свободу чужих государств на русскую кровь! А зачем русскому народу Польша и другие страны? Они нужны коммунистам, чтобы надеть ярмо на всю Европу! Торговали — веселились, подсчитали — прослезились!

Вот против всех этих сил и встал Власов!

А наша задача сказать правду русскому народу, что нет у него союзников на Западе, чтобы впредь не заблуждался, как мы до войны: „Европа-де знает, как мы страдаем, Европа нам поможет!“ Никто нам, кроме нас самих, не поможет!»

Условия жизни в лагере легионеров были несравнимы со всеми другими лагерями, в которых мне приходилось бывать. Кормили отлично. В воскресенье и на праздники полагался черпак белого вина. Муштровкой пока не утруждали. Песен не пели: неизвестно какие петь. Кое-кто ходил в солдатские дома терпимости. Развлекались еще страданиями часового у входа в лагерь, где висел французский флаг. Каждый проходивший мимо флага должен был отдать честь знамени: военный козырял, а гражданский снимал головной убор. Улица была довольно оживленная, проходившие мимо немцы норовили шляпы не снять. Они брались рукой за край головного убора и ускоряли шаг. Немцы французов не считали победителями Германии, не боялись и не уважали. Экспансивный француз-часовой метал громы и молнии, угрожал винтовкой, пытался бежать за нарушителем приказа, но, как известно, поста покидать не велено. Через час часовой совершенно выдыхался, начинал спотыкаться и из груди у него вырывался только хрип.

Ко всем моим болячкам прибавилась еще и малярия. Где я ее мог подхватить — не могу себе представить. Ровно в 12 часов меня начинало трясти как осиновый лист. Полчаса помаюсь, потом отпускает. Отпросился я к доктору в город. Доктор сразу же положил меня на операционный стол. Под наркозом вырезали дикое мясо на левой руке. От малярии дали желтые таблетки.