Немезида

Но что, подумалось ему, это меняет для Билли, для Эрвина, для Ронни? Что это меняет для их семей? Обниматься, целоваться, танцевать, точно подростки, помешанные на своей любви и не желающие больше ничего знать, — как это может помочь кому бы то ни было?

Вернувшись в коттедж, где ребята, уставшие после прогулок по горам, плавания, игры в софтбол, спали глубоким сном, он нашел на своей кровати записку от Дональда: "Ваша бабушка просила позвонить". Позвонить? Но он же только часа два назад с ней говорил. Он побежал к телефонной будке, думая, что с ней могло случиться, и кляня себя, что уехал, оставив ее одну. Разумеется, ей не под силу справляться самой, когда у нее эти боли в груди всякий раз, как она что-то несет вверх по лестнице. Он бросил ее, и теперь что-то с ней стряслось.

— Бабушка, это Юджин. Что с тобой? Как ты?

— Со мной все в порядке. Но у меня новость, вот почему я позвонила. Не хотелось тебя беспокоить, но я подумала, что лучше сразу дать тебе знать. Новость плохая, Юджин. Иначе я бы не стала звонить по междугородному. Новая трагедия. Несколько минут назад позвонила из Элизабета миссис Гаронзик. Хотела поговорить с тобой.

— Джейк, — сказал Бакки.

— Да, — подтвердила она. — Джейк погиб.

— Как? Как?

— В бою во Франции.

— Не может быть. С ним ничего не могло случиться. Он глыба! Шесть футов три дюйма рост, двести пятьдесят фунтов вес. Силач, мотор. Он никак не мог погибнуть.

— Увы, это правда, мой милый. Его мама сказала: убит в бою. Под городом… не помню, как называется. Надо было записать. Эйлин там, у них.

Упоминание об Эйлин поразило его с новой силой. Джейк познакомился с Эйлин Маккерди еще в школе, и все время, пока он учился в Панцеровском колледже, она была его девушкой. Они собирались пожениться и зажить своим домом в Элизабете, как только он вернется с войны.

— Он был такой большой и такой воспитанный, — говорила между тем бабушка. — Джейк был из всех твоих ребят, кто к нам приходил, один из самых симпатичных. Я прямо вижу его сейчас, как он ест у нас на кухне в тот первый раз, когда ты его привел ужинать. Дэйв тоже тогда был. Джейк непременно хотел "еврейской еды". Он съел шестнадцать картофельных блинчиков.

— Да, было. Я тоже помню. И мы все смеялись, как мы весело смеялись… — У Бакки по щекам уже текли слезы. — Дэйв — хотя бы он остался. Дэйв Джейкобс жив.

— Я не знаю точно, мой милый. Как я могу точно знать? Надеюсь, что жив. Очень надеюсь. Ничего о нем не слышала. Но, судя по сегодняшним новостям, во Франции дела идут не очень хорошо. По радио сказали — большие потери. Очень тяжелые бои с немцами. Много убитых, много раненых.

— Я не могу лишиться обоих друзей, — удрученно сказал Бакки и, повесив трубку, не вернулся в коттедж, а пошел на берег озера. Там, невзирая на новую волну наплывающего холода, он сел на бортик причала и уставился в темноту, повторяя про себя почтительные прозвища, которые давала Джейку на спортивной страничке газета колледжа: Верзила Джейк, Большой Джейк, Джейк-Гора… Ему не легче было вообразить Джейка мертвым, чем вообразить мертвым себя, — но от слез это не помогало.

Около полуночи он пошел обратно к пирсу, но, вместо того чтобы подняться по склону в свой коттедж, развернулся и снова двинулся по дощатым мосткам к причалу. Так он и ходил туда-сюда по этим мосткам, пока озеро не стало чуть заметно светлеть, и тут ему вспомнилось, как другой умерший, другой близкий ему человек, его дед, именно в таких предрассветных сумерках пил из стакана горячий чай, куда он зимой подливал немного шнапса, а потом отправлялся на рынок на Малбери-стрит за товаром для своей лавки. В каникулы Бакки иногда ездил с ним.

Он долго еще боролся с собой, старался привести себя в мало-мальски нормальное состояние, чтобы вернуться в коттедж, пока все еще спят… а на деревьях между тем защебетали птицы. В лагере "Индиан-Хилл" рассвело. Скоро в коттеджах зазвучат юные голоса — сначала приглушенно, а потом громко, радостно.

Раз в неделю мальчики и девочки лагеря раздельно проводили Индейский вечер. В тот день в восемь часов все мальчики собрались на широкой поляне, высоко над озером, у кострового круга. В его центре было углубление, выложенное плоскими камнями. Дрова над ним лежали сужающимся кверху, начиная от двух толстых кругляков в самом низу, "колодцем" фута в три высотой. Вокруг костра шел барьер из небольших, живописно-неправильных валунов. Дальше — в восьми-десяти футах от барьера — начинались сиденья, которые тоже шли кругом. Они представляли собой половинки бревен, положенные на камни, и образовывали четыре концентрических кольца, разделенных на три секции. А за последним рядом сидений, футах в двадцати, начинался лес. Мистер Бломбак называл все это Кругом совета, а еженедельные собрания в нем — Большим советом.