НеМир. Книга первая

Мама вздыхает и опять прикасается к моей голове.

— Я лежу с закрытыми глазами, под моей спинкой что-то гладкое и приятное. Чувствую, как что-то дразнит мой носик, и громко чихаю… Открываю глазки и вижу улыбающееся мамино лицо: «Травка-муравка делает щекотно носику моей девочки. Куколка моя… Красавица моя любимая»… мама целует меня и нежно приговаривает: «Мои щечки, мои ручки, мой животик, мои ножки… сладкая моя… так бы…»… мама встает: «Сева, сыночек, иди к нам, Сева… куда ты бежишь?»… мама с грустью смотрит на меня: «Ничего, Ариночка, дадим ему время привыкнуть… он обязательно поймет, что моей любви хватит на вас всех»…

Я сижу между мамой и папой. Они поочередно уговаривают меня сказать «Ма-ма… Па-па…» «Ариночка, красавица наша, ну мы же знаем, что ты можешь, ну не будь упрямой девочкой и скажи ма-ма… па-па», — я улыбаюсь и качаю головой. «Но ты можешь это сказать?», — я киваю. Мама говорит папе: «Арине уже два года, а Сева начал говорить еще в шесть месяцев», «Не волнуйся, любимая, наша красавица обязательно скоро заговорит, и так заговорит, что ты устанешь от ее болтовни».

Я сижу в машине, пристегнутая к детскому креслу… Рядом со мной сидит женщина… няня Лора… Мама еще раз смотрит на меня, целует и закрывает дверь машины. Няня Лора рассказывает мне сказку про Гадкого утенка… я ее хорошо знаю, но мне она очень нравится, и поэтому я внимательно ее слушаю… Дядя, который ведет машину, говорит: «Все Сева, можешь вылезти…», «Повторяю в последний раз, для Вас я — Всеволод, ясно?» «Да»… Сева перелазит ко мне и садится рядом. Няня Лора говорит: «Жан, хозяева будут недовольны. Почему Вы разрешили мальчику тайком отправиться с нами в машине?»… ей отвечает Сева: «Не твое дело, дура. Жан, делай, что тебе велено». Сева достает что-то из кармана… я чувствую боль, хнычу… и засыпаю.

Мои дальнейшие воспоминания прерывает мамин, наполненный отчаяния и боли, вскрик:

— Нет-нет-нет… только не это… только не Сева… Ариночка, как же я виновата…

Никита мягко уговаривает:

— Мама, не смей винить себя, слышишь? Здесь нет твоей вины.

— Но он же был семилетним ребенком…

— Он был семилетним ребенком с интеллектом, которому бы позавидовал любой взрослый человек.

— Все равно, здесь не хватает какого-то звена. Если бы все был спланировано и каким-то образом претворено в жизнь Севой, то расчеты показали бы опасность, грозящую Арине через модель ее няни и водителя. Сева же не был на тот момент Родичем.

— Значит, Сергей был прав…

Я перевожу взгляд на папу и вижу ничего не выражающее лицо. У него спокойное ровное дыхание. Он встречает мой взгляд и просит:

— Ариночка, что было дальше?

Окончание этого фрагмента уже находится у меня в голове, поэтому я продолжаю озвучивать свои воспоминания, не закрывая глаз. При этом стараюсь не выдать голосом всю ту боль, которую они причиняют мне на самом деле:

— Я проснулась в незнакомой комнате. Рядом сидит одетая во все черное женщина. Она тихо говорит: «Наша Мария проснулась, или хочет еще поспать?»… я пугаюсь и плачу… меня никто не утешает, никто ко мне не приходит, чтобы меня успокоить…

Папа подбегает ко мне… подхватывает меня на руки… и я выплакиваю ему в плечо всю боль отчаяния, страха и одиночества той двухлетней девочки, которая привыкла жить в заботе и любви, которая не могла понять, что плохого она сделала, за что ее все бросили, и в чем ее вина, за которую ее выкинули из привычного ей мира…

Папа убаюкивает меня, и я постепенно успокаиваюсь, но не из-за того, что мне стало легче, а из-за того, что в какой-то момент я осознала, что он тяжело страдает вместе со мной, считывая все мои эмоции.

— Папа, мне уже лучше, спасибо.

Я поднимаю к нему заплаканное лицо, и он тихо говорит:

— Папа… Мира, а я всегда говорил, что первым Ариночкиным словом будет «папа», помнишь?

Я поворачиваю голову и вижу, как мама пытается сквозь слезы улыбнуться такой слабой попытке моего отца приободрить и отвлечь ее:

— Конечно, Сережа, помню. Я все помню. Арина?

— Да, мама.

Теперь она улыбается по-настоящему, а не тем жалким подобием улыбки: