Немка. Повесть о незабытой юности

Второй мальчик из нашего класса Митя Куценко был очень скромен, никогда не вступал в споры. По состоянию здоровья он был освобожден от ночных дежурств и от военных занятий на улице. Так что службу у нас несли только девочки – вчетвером. Задача наша состояла в том, чтобы ночью, вооруженные деревянными ружьями, мы охраняли школьное здание, стоя на крыльце у входной двери. Школа якобы являлась важным военным объектом, и ночью никто не должен был проходить по школьному двору. При появлении подозрительной личности мы обязаны были её задержать. Кроме этого мы обязаны были топить три школьные печи. Топливо – кизяки – было сложено в большом сарае. Чтобы растопить печи, надо было от полена отщеплять ножом мелкие щепки. Спичек не было, и мы добывали огонь кресалом (обыкновенный камень-галька и обломок какого-нибудь железа, чаще всего кусочек напильника и клочок ваты или кусочек фитиля). Если же не было кресала, мы шли с ведром или миской в ближайшие хаты, где дымились трубы, и просили там огня. С особым удовольствием вечером мы топили первую печь, которой отапливалось помещение, где мы находились. В этой печи мы поддерживали огонь до раннего утра и жаром из неё разжигали другие печи к началу занятий. В этой же печи, когда уже перегорали кизяки и было достаточно жару, мы пекли картошку, принесённую из дому. Зарывали её в жар и ждали, когда испечется. При этом было важно в нужный момент её выгрести, чтобы она не обуглилась или не осталась сырой. Потом садились мы кружком на наши пальто вокруг кучки душистого обгоревшего чуда и ели вкуснейшую горячую картошку, обжигая иногда пальцы и губы. Запах разносился по всей школе. За это нам директор уже сделал несколько замечаний, но наказывать не стал. И мы пекли картошку во время дежурства. В конце концов, официального запрета не было. После ночного дежурства мы освобождались от занятий и уходили утром домой с черными руками, ртом и носом.

В хорошую погоду, т. е. когда ночью температура не была ниже – 25°, мы частенько нарушали правила нашего военного устава. Глубокой ночью, когда кругом гасли огни, особенно в сельсовете, мы брали из военного кабинета, где хранился военный и спортивный инвентарь, лучшие из имеющихся, кустарного производства, лыжи, крадучись покидали школу и шли к ярку возле сельсовета. Там на горе мы, вначале сидя на лыжах, скатывались вниз и по инерции катились вверх по склону напротив, почти до молоканки. Потом уже мы поднимались до половины горы и становились на лыжи. Очень часто падали, и все-таки к концу зимы нам удавалось с полгоры спускаться, не падая. Когда мы были уже в 7 классе, спускались мы только сверху от сельсовета, но внизу при резком переходе на подъем на противоположную гору, я всегда падала, а моим подругам удавалось взлететь почти до молоканки. Это были ночи! К сожалению, повторялись они редко. При трескучих морозах или в бушующий буран мы строго соблюдали дисциплину (кроме печения картошки) и выполняли наш воинский долг. И вот в какую-то ночь, уже в 7 классе, наш военрук надумал проконтролировать нашу смену… После этого он закрыл на замок военный кабинет, и мы остались только с четырьмя деревянными винтовками. Мы получили предупреждение строго соблюдать дисциплину. Службу мы несли, как и прежде, вчетвером. Одна из нас была командиром взвода, который назначался военруком, остальные трое были начальником караула, разводящим или сменщиком караула и самим постовым. Между прочим, меня ни разу не назначали начальником… Я же была немка.

Охраняемым объектом была школа с прилегающим двором. Место охраны, т. е. часового, было крыльцо перед входом в школу. Была ясная ночь со скрипучим морозом, когда я уже второй раз стояла на посту. Нина Лебонда принесла с собой на дежурство большую шубу из овчины (тулуп), в которую каждая из нас куталась, выходя на пост. Голову я повязала дополнительно теплым платком, и всё-таки мёрзла. С нетерпением ожидая смену, я хлопала валенками друг о друга, как вдруг услышала скрип снега. Кто-то идет. Взяла ружье наизготовку. Из-за угла школы появилась фигура старого деда. „Стой. Кто идёт!" – дрожащим голосом сказала я. Дед остановился. Не зная, что дальше говорить, произнесла: „А то стрелять буду". Дед испуганно посмотрел на меня, потом назвал меня „чучело гороховое" и пошел дальше. Я повторила уже строго: „Стой, а то я должна стрелять". Остановился, смерил меня оценивающим взглядом и сказал, что он идет домой. Оказался он дедушкой моей одноклассницы Нины, с которой мне тоже приходилось быть в ночной охране школы. Её дедушка ничего об этом не знал, и я ему объяснила обстановку, потом спросила, всё ли он понял. Он взял под козырек, повернул направо и пошел по дороге мимо школьного двора. После этого военрук объявил мне благодарность за бдительность. Это было в конце 1943 года, мы были уже в 7 классе.

Глава 6