Немка. Повесть о незабытой юности

Поля зерновых были все скошены, несколько дней мы уже были на скирдовании, как вдруг оказалось, что одна узкая полоса скошенной пшеницы еще лежит в валках, т. е. не сложена еще в копны. Туда была направлена наша молодежная группа. Неожиданно в эту ночь ударил первый мороз. Всё вокруг покрыто инеем. Недолго думая, я надела большую фуфайку (на которой я спала), повязала голову платком, а на ноги натянула свои толстые шерстяные носки. Ботинок не было. Еще недалеко мы отошли от полевого стана, как носки мои промокли – от тепла моих ног. Ноги мёрзли. На поле стало совсем плохо. Носки цеплялись за стерню. Я их сняла, свернула и вместе с комками земли поместила в карманы фуфайки. Босиком в поле по стерне, покрытой инеем… я, конечно, отстала от своих подруг…

Потом восходящее солнце привело к таянию инея, и земля постепенно прогрелась. После этого нам выпало еще много теплых солнечных дней.

Урожай был убран с полей и сложен в стога на токах. Настала пора молотить зерно. Поздним вечером перед первым днем молотьбы установили на току вблизи нашего лагеря непосредственно у стога пшеницы молотилку. Было объявлено, что только на один день дали нашему колхозу эту машину. В лагере в это время было совсем мало людей. Война кончилась, и некоторые из молодых женщин уехали из Кучука к своим родственникам на Украину или просто в дальние края в поисках счастья…

И получилось так, что людей не хватало, чтобы полностью обслужить молотильную установку. Еще на заре мы собрались на току и нам сказали, что к нам на помощь придут несколько женщин из села, но когда они придут – неизвестно. А начинать надо сейчас же, не то не успеем перемолотить стог.

Самая тяжелая работа при молотьбе – это подавать снопы со стога в бункер. Обычно эту работу выполняют не менее пяти человек, теперь же справиться с этим предстояло троим. Меня поставили отгребать полову подальше в сторону и в то же время отодвигать кучами назад солому, чтобы дать возможность захватить её большими граблями в конной упряжке и перевезти подальше от тока. Кто-то из женщин со стога возмущенно кричал бригадиру: „Она же не справится одна у соломы и половы. И мы тут втроем не справимся. Молотилка будет больше вхолостую крутиться!" Бригадир же гневно скомандовал: „Завести молотилку!" И с грохотом началась молотьба. Хуже всего мне пришлось переносить пыль, вернее, бороться с ней. Уже через короткое время я едва могла дышать. И нос, и рот полны пыли. Я выскочила на свободу, сорвала платок с головы, очистила, как могла, горло и нос, вдохнула воздуха, завязала лицо платком – и снова в этот ад. И соломы, и половы набралось много, и мне с трудом удавалось удалять набиравшиеся массы. Постепенно я пришла в такой ускоренный режим работы, что сама себе казалась заведенной машиной. Еще пару раз я выскакивала, чтоб вдохнуть воздуха, и даже не заметила, что прибыли женщины из села. И вдруг я увидела свою сестру Эллу. Она шла с распростёртыми руками в мою сторону: „Сестричка моя, детка моя", – она потянула меня из этого пыльного ужаса и передала мои вилы одной из женщин. Со слезами она вытирала своим платком слой пыли с моего лица. „Я тебя не могла найти и спросила, где же моя сестра, почему её нет на молотьбе? И мне показали на тебя. И ты всё это время была одна здесь?" Она не переставала плакать. „Ничего страшного не произошло", – успокаивала я её. Затем мы эту работу выполняли вчетвером. В этот вечер меня отпустили домой с моей сестрой, чтобы мы смогли вымыть мне голову, т. к. никаким гребешком невозможно было расчесать волосы.

На следующий вечер Элла пришла из своей пошивочной мастерской домой с очень печальным известием – наш двоюродный брат, сын тёти Анны, Александр Роор погиб. Как политический заключенный он погиб в одной из угольных шахт в Воркуте. Берта, сестра Анны (и наша тётя) получила это известие, и завтра она пойдет в Родино (а там она отметится в комендатуре), чтобы передать своей сестре это жестокое известие. Любимая моя тётушка Анна – её единственный сын, её надежда и гордость.