Немка

В бригаде, где я проводила всё время полевых работ, на обед готовился суп, заправленный каким-нибудь растительным маслом. В это лето мы весьма редко получали хлеб на обед, а суп был настолько жидкий, что не составляло никакого труда сосчитать, сколько кусочков картошки сегодня попали в твою мисочку. А если суп был заправлен какой-нибудь крупой, то можно было даже почувствовать себя почти сытым. Иногда случалось, что и на ужин что-нибудь подавали. После летней жары, когда дни уже стали короче, мы не стали приходить на большой обеденный перерыв в бригаду, а суп получали вечером после работы. Бригадир нашей полеводческой бригады Ворок Григорий (инвалид войны, сильно хромавший на одну ногу и сильно заикавшийся) каждый день ездил в село, где он в правлении колхоза, видимо, отчитывался и получал новые указания, а также получал продукты на приготовление нашего обеда-ужина. Оттуда он привозил передачи от родных, которые обычно все съедали частично в поле на обед, частью вечером после супа. Насколько я помню, каждый получал по бутылке молока и что-нибудь, завёрнутое в тряпицу — хлеб или что-то другое мучное. К сожалению, я не получала передачи. До сего дня не могу объяснить, почему моя милая мама или Элла не могли мне хотя бы иногда передать бутылку молока. Видимо, потому, что я никогда не просила об этом. Они знали, что в бригаде кормят чем-то, и считали, что этого достаточно. А я, по застенчивости ли, по упорству характера ли, никогда не просила о съестном. Считала, что мои домашние, особенно дети, сами голодают. Иногда Роза или Нюра мне что-нибудь давали, но обычно я сразу уходила после супа, чтобы не видеть, как все аппетитно съедали свои передачи. Однажды, когда я выхлебала свой жидкий-прежидкий супчик и хотела встать из-за стола, чтобы убрать свою посуду, к столу подошел бригадир, прямо ко мне, налил в мою мисочку немного подсолнечного масла, отломил от своей буханки большой кусок хлеба и положил возле миски. Я испуганно посмотрела на него. Заикаясь, он сказал: «Кушай на здоровье». Некоторые за столом кивали мне дружественно, кушай, мол. Кто-то подвинул мне соль, чтоб я масло посолила, а кто-то налил молока в мою кружку, может, это был тоже бригадир. Со стыда я не смела глаз поднять. О таком сюрпризе я не могла мечтать. В мои 16 лет, безусловно, была задета моя гордость. После некоторых колебаний я начала есть, вернее, утолять уже привычный и, тем не менее, мучительный голод. Кусочками отщипывала хлеб, макала их в душистое подсолнечное масло и наслаждалась…

Был конец июня. Сенокос только закончился.

Днем стояла уже жара, а ночью было прохладно, чтобы спать на улице под открытым небом. После ужина мы, девчонки, сидели еще за столом и дружно разговаривали о чем-то, когда в наш двор въехала большая телега в двуконной упряжке. Наша учётчица Галина Шкурко была, видимо, в курсе дела, она крикнула бригадиру: «Из Родино приехали за сеном!». Наша веселая болтовня прервалась, улыбки исчезли с наших лиц, когда за моей спиной раздалось: «Добрый вечер». Я глазам своим не поверила, когда обернулась. Рядом со мной стоял Павел Братчун, секретарь комсомольской организации нашей школы. Он помогал своему отцу в заготовке сена на зиму для райкома партии.

«А что ты здесь делаешь?» — спросил он меня, улыбаясь, как будто он только меня и знал. Он знал Розу и Нюру лучше, как членов его комсомольской организации хотя бы.

«Я работаю здесь».

«Я бы представить себе не мог этого».