Немка

Мы играли без суфлёра. На репетициях мы заканчивали представление без того, что он её обнимает. Со словами «Нашел! И я её всё-таки увезу!» он подходил ко мне, а я со словами «это мы еще посмотрим» отступала назад. Занавес закрывался. Так было на генеральной репетиции.

За два дня до представления я померила своё красивое «немецкое» платье. Люба была в восторге.

«Парни будут без ума!» — считала она. Мне же не хотелось в этом платье на сцене появляться. В детском доме, в местах, разрушенных войной, ходить на работу в таком платье — нет, Валентина не стала бы этого делать. Подошел день премьеры. Была суббота. На большой перемене я спросила Алю Савенко, не даст ли она мне одно из её платьев для представления на сцене. «А когда представление?» — «Сегодня». Аля не знала, что сегодня какое-либо представление будет. Мне тоже показалось странным, что никто из класса не знал об этом. «Хорошо, тогда я тоже приду и принесу тебе платье. Это платье». Аля глазами показала на платье, которое сейчас на ней. Это было тоже красивое платье, но не такое яркое и всё-таки не такое красивое, как моё.

Публика уже собиралась, когда Аля принесла мне платье. Среди зрителей совсем мало учеников, значит, представление для взрослых. Представление прошло, конечно, удачно, только финал получился иначе, чем на репетициях. При слове «Нашел!» Павел подскочил ко мне, обхватил руками, приподнял и прижал к своей груди с такой силой, что мне трудно стало дышать, он крутился со мной по сцене и говорил у самого моего уха: «И я всё равно её заберу!» Я колотила кулаками по его спине со всей силой: «Это мы еще посмотрим». Он меня не отпускал и крутился дальше, пока не закрылся занавес. Я остановилась перед ним.

«Ты-ы-ы», — говорила я едва слышно. В этот момент рывком открылась боковая дверь, и наш директор Иван Иванович взбежал на сцену со словами: «ну и молодцы, вы… оба». Он положил руку на мою голову, другую — на голову Павла: «Здорово! Вы лучшие актеры из всех, какие есть». Публика еще аплодировала.

Неделю спустя мы сыграли эту вещь еще раз, на сей раз для учащихся, среди них было много и взрослых. Это выступление оказалось последним на школьной сцене. Время для выпускного класса истекло, нам следовало концентрироваться теперь только на экзаменах. На смену нам приходит девятый класс.

И всё-таки пришлось мне еще раз побывать на сцене. Это было в начале марта 1948 г. Валентина Андреевна пришла в наш класс и сообщила, что 28 марта мы будем праздновать день рождения нашего великого писателя Алексея Максимовича Горького, его восьмидесятилетие, само собой разумеется, при широкой общественности. Наша школа ответственна за обширную программу вечера. Спектакль «На дне» подготовит, в основном, 9 класс, только две девочки из вашего класса, хотелось бы, чтобы участвовали. Она имела в виду Ольгу и Катю. Коротко с ними переговорив, она сказала:

«А ты, Герман, расскажешь сказку в стихах „Девушка и смерть“. Ты её выучишь наизусть». Текст я взяла в библиотеке и прочла его 2–3 раза. Когда на следующий день Валентина Андреевна пришла опять в класс, чтобы двум исполнительницам — Оле и Кате — что-то объяснить, я подошла к ней: «Валентина Андреевна, я не буду рассказывать эту сказку». «Почему?» — спросила она сердито. — «Потому что оно такое (слово „эротика“ в те годы еще не входило в общественное словоупотребление)… потому что мне стыдно». — «Что-о?» — Она отступила шаг назад, подбоченясь одной рукой: «Знаешь ли ты, собственно, как выразился товарищ Сталин о „Девушке и смерти“?». — «Нет». — «Он сказал: „Эта штука посильнее Фауста“!» При этом она так торжествующе на меня посмотрела, как будто я виновата в том, что великому немецкому поэту Гёте «Фауст» не так «сильно» удался.

Гёте мне был знаком со школьной скамьи в Мариентале. Мы декламировали: «Sah ein Knab ein Röslein stehn», «Das Mailied», «Ich ginge im Walde so fur mich hin» u.a. И «Erlkönig» я знала еще наизусть, он тогда еще входил в учебный план немецкого языка в русских школах. Содержание поэмы «Hermann und Dorothea» я знала поверхностно из рассказов моей сестры Марии. Что касается «Фауста», я его не читала.

Валентина Андреевна только спросила: «Всё ясно?» и ушла. «Девушка и смерть» показалась мне слишком длинной для рассказа на сцене, да и скучноватой. Набравшись смелости, решила я немного сократить эту вещь. Сон смерти и песню смерти я полностью исключила, и еще несколько строк, которые, на мой взгляд, не влияли на общее содержание сказки. И, естественно, вычеркнула самые «эротические» для меня строки.

Меня не пригласили ни на одну из репетиций, и сложилось впечатление, что меня не включили в программу, и я напрасно так старалась выучить эту «штуку». Это было напряженное для меня время, я боялась, что публика не примет и, несмотря на это, мне хотелось выступить. За день до празднования мне сказали, что выступление состоится в клубе, а не в школе. Все прошло хорошо. Я хотела бы знать, слушала ли вообще Валентина Андреевна мое выступление? Ни замечаний, ни упреков не было, ничего.