Немного ночи (сборник)

В начале церемонии показали отрывок из телевизионного интервью Астафьева. Голос журналиста Парфенова гугнявил за кадром выспренно:

– Виктор Петрович, спасибо большое, что согласились нас принять в своей загородной резиденции!

Пожилой морщинистый Астафьев странно каменел от этих интонаций и видно было, как он лопатками ощущает пространство за своей спиной – серенькое слезливое небо и трепетанье осенних веток на ветру. Еще в кадре была стена резиденции с облазящей масляной краской голубого цвета.

Журналист задавал пафосные вопросы о судьбах Родины. Астафьев отвечал, потому что надо же что-то отвечать гостю, если тот спрашивает. Его одноглазое лицо было усталым и тихим.

Когда экран погас, перед рассевшимися гостями стали выступать спонсоры астафьевского фонда. Они все сидели на первом ряду, выпятив животы и блестя наручными часами, запонками, галстучными булавками, дорогими ботинками и мясистыми носами. По очереди вставали, брали в руки микрофон и принимались излагать на тему: «Я и Астафьев». По всему выходило, что при жизни Астафьев был никчемным человеком, не умевшим говорить с начальством и считать деньги. Через несколько выступлений этих грушевидных дяденек образ Астафьева с серым небом за плечами стерся в моей голове, и на смену ему пришел кривенький Иванушка-дурачок в застиранной футболке, в одной руке неосмысленно держащий мятые купюрки спонсорской помощи, а другой рукой пожимающий копыта этим самым спонсорам. По странному капризу судьбы эта деревенщина была знакома со Спилбергом.

Блестящие люди так радостно улыбались друг другу, так проникновенно вспоминали, и так уверенно приводили Астафьева к своему позолоченному общему знаменателю на базе последних номенклатурно-финансовых достижений, что мне казалось, будто сейчас они вскрикнут на русский народный манер, закинут за плечи галстуки и пойдут хороводом вприсядку, распевая частушки о смешных таежных писателях. Видно было: крупные бизнесмены действительно дружили с Астафьевым и сильно помогли ему в жизни. Без них он бы не справился, дурачок одноглазый.

После спонсоров выступило несколько деятелей местной культуры, также с телами в виде груш. Они продолжили ту же песню, только упирали на факт своего почти кровного родства с Астафьевым. Ведь для такого родства у них были безусловные основания – сакральные глубины истинной русской духовности, в которых они чувствовали себя царями и рыбами. Они же рассказали, что сам Виктор Петрович, конечно не понимал, насколько велик и важен для России. Он вообще не понимал, что творит. Только они понимали. Сердцами своими культурными чувствовали. И ему объясняли. Без них он бы так ничего и не понял.

Когда все устали и немного расслабились – перед публикой по-быстрому провели нас, лауреатов Фонда, с букетами в руках и дипломами в рамках. Я сказал просто: «Всем спасибо». Иван толкнул насыщенную поэзией речь. А еще одна девочка-лауреатка сказала что-то милое и одухотворенное, чему все похлопали.

Потом все встали и начали вдруг расходиться, потому что спонсоры действительно устали.

Ко мне подскочили телевизионщики – девушка в черном и парень с камерой на плече, угрюмо-презрительный, как все операторы. Он блестел в мою сторону линзой объектива, а девушка спрашивала дежурным голосом:

– Андрей, а когда вы в последний раз перечитывали Астафьева?

– В школе, – врал я, кося глазами от смущения.

– Вам понравилось? – улыбалась она мне, будто речь шла о чем-то очень личном и приятном.

– Он не близок мне по своему мировосприятию, – я решил перестать врать.

Она еще спрашивала меня, на что я потрачу премию. И у нее было такое лицо, будто она понимала, что отвечу я что-нибудь благородное, а премию таки пропью. Я ответил, что часть отдам маме на дорогостоящее лечение, а остальное пущу на всякого рода удовольствия. Правда, я сам не знал, что имею в виду под удовольствиями.

Когда они от меня отстали я в очередной раз собрался идти к Силаеву, которого видел бесцельно пьющим шампанское в другом конце зала. Но меня перехватила кряжистая тетка в белой кофте.

– Я бухгалтер фонда, – сказала она, – Иди ко мне, я дам тебе премию.

Я пошел к ней, сильно удивляясь на ходу. Мне казалось, что премию, судя по предыдущему моему опыту, будут долго и занудно перечислять на мой банковский счет, сопровождая процесс интеллигентной руганью и недоразумениями. А эта добрая женщина просто выудила из дамской сумочки конверт, сунула его мне в руки и велела:

– Пересчитай!

Потом сунула туда же неизвестного образца бланк с моей фамилией и велела:

– Распишись!

И напоследок уже материнским ласковым голосом:

– Спрячь деньги!

Конверт приятно отяжелил мою джинсовую курточку, и я пошел к Силаеву. Пока все вышеперечисленное происходило, гости уже напились шампанского и почти исчезли. Везде стояли стулья и пустые бокалы. Между ними ходила дама в белой рубашке и с подносом, на котором оставался один полный бокал. В пустынном зале, заполненном только тишиной и стульями, я выпил с Силаевым советского шампанского за мою премию, и он сказал мне:

– Знакомься. Наташа.

Это он сказал по поводу улыбчивой девушки, стоявшей от нас в некотором отдалении. Было видно, что она уже пила шампанское, и что она без лифчика. Я улыбнулся ей.

Мне нужно было куда-то девать букет цветов. Потому что мы собирались ехать организованным порядком на могилу Астафьева, а потом в овсянку. Это Силаев так сказал:

– Ты возьми свою одежду из гардероба, мы сейчас в овсянку поедем.

– В овсянку? – спросил я.

– Это название деревни, – сказал Силаев.

Я решил подарить букет первой встречной симпатичной женщине. Я так еще никогда не делал, и мне казалось, что я очень обрадую эту первую встречную. Выскочив на улицу, я прослонялся там по тротуару минут десять. Было холодно, ветрено, и женщины в пределах видимости не появлялись. Разочарованный, я пошел в гардероб. Там стояла девушка в черном с местного телевиденья. Она что-то выговаривала оператору, который стоял перед ней и смотрел поверх ее головы.

– Девушка, возьмите цветы, – сказал я с чистым сердцем, протягивая букет.

– Спасибо, мне не нужно, – ответила она.

«Вот, еще уговаривать тебя…», – подумал я и сказал:

– Жалко выбрасывать.

– Мне их некуда девать, – сказала она.

– В машину положите, – сказал я.

Она еще помялась и взяла цветы. А я подумал: «Ну, все-таки подарил…»