Немного в сторону

Утро вставало над шатрами; легкий дымок, перемешанный с туманом, поднимался от пепла костров. Месяц становился бледным и наконец совсем таял в большом белом небе, точно льдинка, брошенная в широкую пиалу с водой.

Волшебные замки превращались в шатры и шалаши, прикрытые войлоком, тряпками и досками от ящиков. Из них выходили белуджи. Они кричали, и смеялись, и размахивали руками, согревая тощие свои тела.

Шумный и говорливый народ — белуджи — вставал и собирался толпами. Одни вскакивали на коней и ехали вниз, в долину, другие пешком тоже спускались по дороге к поселку. Они шли пестрой толпой, смеясь и сверкая глазами, подведенными сурьмой. Они были в чалмах, свешивающихся на плечи, в широких халатах, босиком, с орлиными глазами и белоснежными зубами — гордый и нищий народ белуджей.

Они спешили. Солнце стояло высоко, а мир был велик: его нужно было обойти, посмотреть и пощупать со всех сторон, многое повидать и послушать. Один базар в поселке чего стоил! О, это великое дело — базар! Много тут дел для белуджа.

Они рассыпались по улицам, шли в толпу, заглядывали в чайханы.

Некоторые, те, которые имели коней, скакали верхом из одного конца города в другой и обратно. Они хмурили брови и подхлестывали коней, мчались галопом, — пусть все знают, какие они важные, эти белуджи, и как много у них дел в этом мире.

Другие шли, продираясь сквозь базарную толпу, строго рассматривая товары. Они разглядывали козу, и ощупывали шерсть, и пробовали на язык табак, и смотрели лошадям в зубы, — пусть знают, что у белуджей тоже есть дела на базаре.

— Балучи пришли! Балучи! — кричали некоторые купцы из своих лавок. — Следите за своими товарами покрепче!..

Но белуджи проходили мимо, презрительно сплевывая сквозь зубы, — пусть знают все, что белуджи не слушают всякий вздор, который мелют досужие языки.

— Балучи! Вот балучи! — говорили матери маленьким детям. — Они положат тебя в мешок и унесут в горы…

Маленький Мумин тоже шагал по городу. Он тоже был в огромной чалме и с ножом за поясом. Он воображал себя очень храбрым воином. Потом он заходил в чайхану, сидел под навесом и смотрел на проходящих. Его собака лежала, свернувшись калачиком у ног, дремала и сквозь дрему иногда хватала зубами блох на своем животе и грозно рычала. Она тоже что-нибудь о себе воображала. Белуджская собака не может не воображать.

«Она считает, что она барс», — подумал про нее Мумин и принялся разглядывать своих соседей.

Рядом с ним сидел толстый человек с чашкой в руках. Он открывал огромный рот и клал в него сперва куски сушеной дыни, потом вливал туда горячий чай.

Мумин смотрел ему в рот и восхищался: это был огромный рот, необыкновенный рот, в нем могли бы уместиться два медных кувшина. «Когда я буду богатым, я буду есть сушеную дыню и запивать чаем», — подумал Мумин. Но он сегодня утром ничего не ел, поэтому он отвел глаза от толстого человека и стал смотреть в другую сторону.

В другой стороне стоял человек и держал в руке большой кусок теста. Он держал тесто за кончик и крутил им в воздухе; тесто вытягивалось и превращалось в колбасу. Тогда человек начинал вращать тестяную колбасу вокруг себя, и она вытягивалась еще тоньше. Человек делал лапшу.

«Нет, я буду делать лапшу и есть ее», — подумал тут же Мумин, увлекшись этой картиной. Но тут слюна наполнила ему рот, и, чтобы не видеть ни лапши, ни дыни, он стал смотреть на другую сторону улицы.

— Послушай, балучи, — сказал вдруг толстый афганец с большим ртом. — Ты, наверно, хочешь сушеной дыни?

— Хочу, да, — сказал Мумин, обрадовавшись.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я дал тебе кусочек?

— Очень хочу.

— Ха-ха! — сказал толстый, вытирая губы. — Я так и думал. Видишь, какой я умный человек! Я все вижу. Только я тебе ничего не дам. Зачем мне отдавать тебе дыню, когда я могу съесть ее сам, а?..

К вечеру они возвращались на свои холмы, шлепая босыми ногами по дороге. Их пышные грязные чалмы белели над лугами, как коробочки хлопка.

Белуджи были усталы, но веселы.

Они несли с собой все, что послал им мир за день: рассказы и песни, арбузы и куски хлеба, тыквенные семена и мелкие монеты, разбитую кастрюлю, старые тряпки, не имеющие никакого назначения.

Их перегоняли конные; они еще продолжали гарцевать, как безумные.

— Э-э-эй! Э-э-эй! Дорогу! — орали они пронзительным голосом, выкатывая глаза и размахивая руками и тряпками, думая, что они разбойники, и воины, и важные чиновники сразу, что они едут в поход, завоевывать святую землю белуджей, о которой все они слышали от предков. Но пешие со смехом и шутками стегали по крупам лошадей, и те отскакивали в сторону и мчались дальше, пока их всадники, проскакав между шалашей, не изнемогали и, слезая с коней, тихо присаживались у костров, рядом с товарищами.

Сюда они сносили все подарки дня, все, что удалось достать правдой и неправдой: выманить, выпросить или просто взять в городе. Только песен и всяких историй они ни у кого не выпрашивали. Они не были бы белуджами, если бы у них не было своих рассказов и впечатлений.