Немой

— Пресвятая богоматерь, спаси его! — воскликнула мягкосердечная, но горячая Ваурувене, широко раскинув руки перед образом богоматери, и застыла в этой позе наподобие монаха-францисканца перед распятием. Бражничество Винцаса выглядело в их глазах настолько глупо и отвратительно, что вряд ли он смог бы когда-нибудь заслужить прежний почет и признание. Заслуживал он их, бедняжка, завоевывал и в одночасье все по-глупому растерял. Как растравились у Ваурусов сердечки, так и не нашли они, бедненькие, утешения: отныне старики до конца жизни не могли быть уверены, что их крестнику удастся возродить былую незапятнанную честь. Крестным родителям постоянно мерещилось печальное будущее Венце, виной которого станет не что иное, как пьянство. И пусть пьяное паскудство Винцаса пришлось сносить крестному Ваурусу и дружку Онте, пусть все это останется в своих стенах, но ведь немало дурости натворено и в доме Берташюсов. Хорошо еще, что люди они умные и примут все происшедшее за глупые выходки неоперившегося юнца. Онте, и тот не снес бы, назови кто-нибудь его, пусть даже не бог весть какой, умишко слабым.

Ближе к обеду крестный Ваурус приотворил дверь каморки Винцаса и обнаружил его лежащим пластом на постели, почти в том же положении, в каком он оставил его вчера.

— Как ты думаешь, крестный, расколется затылок или не расколется? — совершенно серьезным тоном и с таким же выражением лица спросил больной вошедшего.

Он был до голубизны бледный, как сыворотка; волосы сбились, губы запеклись. При виде такого зрелища у крестного задрожали от жалости губы. Он сбегал за холодной водой и, смочив полотенце, стал прикладывать его к голове похмельного крестника. А сам между тем приговаривал:

— Голова-то не расколется — она твердая, ее и в пьяной драке с трудом размозжить можно. Но если это будет повторяться, то расколются честь и признание, все твое добро, твое здоровье; расколется и счастье твоей подруги Уршули…

Винцас слушал мрачные пророчества своего крестного с выражением ужаса в глазах. Затем внезапно вскочил с кровати, с треском грохнувшись голыми коленками на пол, застыл перед распятием, которое первым поместил в своем доме, и с жаркой убежденностью произнес:

— Господи Иисусе, прости меня на сей раз! Больше такого не будет. Во имя отца, сына и святого духа.

— Аминь! — проникновенно ответил крестный Ваурус, и у него точно камень свалился с души.

— Хвала господу богу и пресвятой богородице! — поддакнула и Ваурувене, когда муж рассказал ей обо всем.

— Не буду я ее больше пить — не по моей это голове! — не раз повторял Винцас свой зарок и остальным, даже тем, кто не видел его пьяным.

Охваченный тревогой, Винцас сразу же после выздоровления помчался верхом к Берташюсам и, едва поздоровавшись, снова стал на колени перед своей Уршулей — всхлипывая, он снова и снова обещал ей не напиваться больше, не омрачать свое и ее счастье водкой.

СВАДЬБА

Накануне свадьбы зазывалы дважды обошли деревню Таузай, настоятельно приглашая всех мужчин и женщин, всех ребятишек и подростков, всех тех, кто хотя бы пальцем шевельнул для Винцентаса.

— Да что вы! — отчаянно отмахивались приглашенные, но на их лицах было написано величайшее удовлетворение. — И без того тьма народу соберется. Где там и местечко-то найдешь присесть и вилку — мясо подцепить.

— Ну так подвесьте к поясу складной ножик перед уходом. А отказываться не стоит: вы бы только видели, сколько там всего крестные Ваурусы наготовили!

Соседи прекрасно знали все до мельчайших подробностей: чего, сколько и когда приготовили. Угощение было обещано заблаговременно, потому его все и ждали, как юбилея. Знали, у какого еврея достали и спешно притащили бочки, наполненные пивком с говорком; узнали и про какие-то миленькие серебряные штучки для наливания пива, чтобы ни капли не пролилось ни из жбанчика, ни из маленького стаканчика. Сами понимаете, что такое купленная вещь — и дорого, и вкусно — не пропадать же ей даром, не порадовав остальных. Знали они и что горькая приготовлена, а вот сколько, не представляли. Однако зная уже о размахе молодого Канявы, мужики тешили себя надеждой — на всех хватит.

Итак, все приглашенные на свадьбу-новоселье ждали, настроившись на отменное угощение; каждый мнил, что он достоин быть обласканным, и тот, кто хоть пальцем шевельнул для хозяина, оскорбился бы смертельно, позабудь Винцас о них. Однако Винцас и в основном Онте были начеку, следя за тем, чтобы так не случилось, и настойчиво внушали рассылаемым зазывалам, сколько человек и из какого двора приглашать повторно, а сколько — просто так: придут — не придут. Приглашенные повторно пришли все, остальные якобы колебались, церемонились, прикидываясь скромниками: куда, мол, нам до вас! Все же и они, правда, попозже, стали робко тереться о стены, пока и их не усадили на стулья и скамейки.