Немой

Солнышко даже в полдень не поднималось высоко, пробиваясь косыми лучами сквозь деревья. Винцасу казалось, что это какой-то проказник с факелом в зубах мелькает средь стволов. Так же, просвечивая насквозь подобно сказочным лесовикам, переходят, сгорбившись, от дерева к дереву лесорубы, выбирают для рубки то одно, то другое.

Потом они останавливаются возле какого-нибудь лесного детища и совещаются, для каких надобностей оно сгодится, где найти удобное место, чтобы откатить его и подвергнуть обработке.

— Это пустим на избняк. Правда, длиннущее оно, как былинка: вдруг не уместится на делянке? А если не уместится да на чужой порубке деревья обломает, ущерб причинит, ругани не оберешься.

— Уместится. Только когда падать станет, не нужно в том направлении бежать: не успеем — нагонит да трахнет верхушкой по голове. Стукнет — и дух из тебя вон. Как Микну, вечная ему память: уж на что твердый был череп, а словно топором пополам раскроило, и Гилису веткой плечо вывихнуло.

— Нижнюю часть ствола пустим на доски. Широченные получатся, одной такой можно большой промежуток выстлать. Другие два бревна, по три сажени каждое, пойдут на стены теплой избы. Хватит и на холодную избу, да к тому же вершина останется. Это ж надо — как вымахало!

Оба пильщика-рубильщика постоянно вели подобные беседы, и уже довольно скоро одинаково смотрели на каждый свой шаг, большой и малый, на каждый предмет своего труда, определяя его важность, назначение и соразмеряя в соответствии с ним свои силы.

— Это нам — раз плюнуть. Этого гиганта мы запросто одолеем.

— Ясное дело, одолеем. И все-таки сердце щемит, как подумаешь, что на этом месте будет пусто. Ведь сотню лет здесь дубрава шумела, осеннюю песню пела, людей в сновидениях видела, зверьми их пугала, стежками-дорожками с пути сбивала. Жаль мне лес рубить… — предавался печальным размышлениям Винцас, не выказывая и сотой доли этой жалости в работе. Он пилил деревья с таким рвением, точно желал истребить как можно больше леса.

А Онте знай посмеивался:

— Лучше бы ты эту делянку огородил, посередине срубил избушку размером с коробок. Жил бы себе в ней, а в полночь к тебе бы ведьмы да лаумы наведывались. Ты бы тогда их угощал — и вон прогонял, а какую-нибудь попригожее мог бы и подольше у себя оставить — шуры-муры с ней водить, за неимением в лесу клети. И все было бы шито-крыто — ведь с тебя взятки гладки.

— Вижу, ты и в сказках понимаешь толк. Ладно, выкладывай все, что знаешь.

И Онте проникновенно, как по писаному рассказывал Винцасу сказки о дубравах, о населяющих их существах, об их отношении к людям, забредшим в лесную державу. Винцас не мог надивиться памяти тугодума Онте.

На первых порах Онте с непривычки долго раскачивался, сетовал на трудности, был тяжел на подъем. Да и стоило ли расстарываться — ведь не на себя работал. И разве весь лес вырубишь. Он даже едва не поддался соблазну бросить и своего работодателя, и эту каторжную работу. Однако не бросил. Винцас корпел, не ропща на трудности, но, поскольку был едва ли не барчуком, то и делал меньше друга. Винцас не держал Онте на посылках, не давал ему указаний: сделай то, сделай это. Однако каждый раз звал подсобить ему — здесь нарубить, там напилить, обрубить сучья, поднести, свалить ветки в кучу. Онте почувствовал себя подручным батраком, в то время как Винцас был по сути дела первым работником. Онте казалось неприличным плестись в хвосте или останавливаться на несколько минут, чтобы потянуться, по сторонам оглянуться да пониже спины почесать. Ни тот, ни другой не позволял себе и зевнуть на манер нерадивых жеребцов. Некогда было скучать: оба жаждали схватиться с могучим врагом и одолеть неприятеля отважным упорным трудом, который даст достойные плоды.

Таким образом Онте втянулся в тяжелую лесоповальную работу, и за что бы он ни брался, следы его усилий сразу же бросались в глаза. Винцас же работал как одержимый, чтобы в назначенный срок успеть расчистить лесосеку: он должен был взять, что положено, и подобрать все до последней хворостинки. Таково было требование лесничего, да и сам он на это настроился. Ему доставляло удовольствие рубить лес.

— Вырываем, как коноплю, жаль только, что пни оставляем. А сколько от них было бы проку: тут тебе и деготь, и скипидар, и уголь… — мечтал вслух Винцас, остановившись перед одним из лесных великанов и высоко задрав голову, чтобы разглядеть его вершину; и все-таки ее не было видно, нужно было отойти подальше. Он отошел и принялся разъяснять Онте:

— Когда-то в наших реках-ручьях, что текли по непуганым лесам, водились бобры, ну, зверушки такие, вроде полугодовалых поросят или того меньше. Они умели перекрывать реки деревьями. Грызли, грызли какое-нибудь огромное дерево со всех сторон, пока оно в конце концов не падало поперек ручья. Потом второе, третье; эти деревья сдерживали напор воды. Вот тебе и плотина. Так и мы с тобой. Тут подрубим, там подпилим, дерево и рухнет туда, куда мы захочем. Мы-то не сильнее бобров будем.

— И не умнее их, коль скоро они угадывали, куда упадет дерево, не зацепившись при этом за другие.