Немой миньян

Столяр чувствовал себя обманутым. Вместо того, чтобы выполнять заказы на изготовление мебели и заработать жене денег к празднику, он день и ночь трудился, ремонтируя и украшая Немой миньян к дню Божьего трепета. Но напрасно он ждал, что состоятельные обыватели придут заказывать места. Пришли свои, постоянные просиживатели скамеек, за исключением вержбеловского аскета, который действительно удалился на Дни Трепета в другой бейт-мидраш, как и грозился. Еще пришли пожилые, страдающие одышкой, нигде долго не задерживающиеся бородатые ябедники, а также развязные обыватели помоложе, победнее, которые не хотят платить за место в синагоге. Единственным состоятельным обывателем, пришедшим в молельню на Новолетие, был лесоторговец Рахмиэл Севек. Но и он своей одеждой и поведением сильно удивил столяра.

Эльокум Пап не забыл, сколько дерева он получил от этого лесоторговца для ремонта и резьбы. Тем не менее, Рахмиэл Севек не надел праздничной одежды, не имел ни колец на пальцах, ни часов с золотой цепочкой, и молился в будничном талесе. Сама его молитва выглядела буднично и печально. Во время чтения Торы столяр стоял на биме, как подобает синагогальному старосте, и велел дать лесоторговцу самый почетный вызов к Торе — третий [81]. Но тот пробормотал благословения без мелодии молитв Новолетия. А когда чтец Торы пропел традиционную формулу «за то, что он пожертвовал», Рахмиэл Севек без церемоний сказал, что жертвует для отопления бейт-мидраша дерева на всю зиму. Молящиеся за пюпитрами вытянули шеи, чтобы посмотреть на щедрого жертвователя. Эльокум Пап от восторга воскликнул:

— Не я, а вы должны быть синагогальным старостой и делить вызовы к Торе.

— Я вам лучше дам материал на строительство целого бейт-мидраша, только не делайте меня старостой, — усмехнулся лесоторговец.

После молитвы длинный, тощий столяр стоял рядом с ним и жаловался, что даже владелица хлебопекарни Хана-Этл Песелес, хозяйка двора, не пришла молиться в бейт-мидраш своего мужа.

— Что вам за забота? Наверное, она молится вместе со своими дочерьми, — ответил Рахмиэл Севек, погруженный в собственные мысли. Он помолчал, словно размышляя, сказать или не сказать о том, что давит ему на сердце. Но его сердечная боль была слишком велика, чтобы ему хватило сил промолчать.

— Я бы отдал вам сейчас все успехи и весь почет, лишь бы только знать, что я приду домой, а у меня праздник, как у всех евреев. — И он, сгорбившись, направился к двери.

И столяр Эльокум Пап ушел домой, озабоченный нашествием на Немой миньян обывателей-голодранцев. А вот бойкот, который объявили ему соседи со двора Песелеса, его не огорчал. Они все еще обвиняли столяра, что из-за него молельню не перестроили в квартиры для их детей. Обитатели двора поклялись, что раньше этот строитель-недотепа повесится на своих деревянных львах, чем они придут к нему молиться. «Чтоб у меня через год в это время не было больших несчастий», — ответил Эльокум Пап. Но его молитва не была услышана на небесах. Один из соседей, рыночный торговец Ойзерл Бас на Судный День нарушил бойкот Немому миньяну, да еще и привел с собой компанию блатных. Увидав, как они входят, Эльокум Пап растерялся. К «босякам», как он называл непрошенных небогатых гостей, пришедших молиться на Новолетие, теперь прибавились еще и уголовники — семейство Гутмахер.