Немой набат. Книга вторая

Донцов молчал. Синягин не открыл для него Америку. Он давно чувствовал эти подводные течения, воспринимая их как отголоски вихрей, бушующих на вершинах власти. Прозападное лобби в российском истеблишменте выдавало себя тем, что для них главным врагом было прошлое, советчина. Известно, либеральная фронда не созидатель, она паразитирует на отрицании предшествующего периода, кстати, вбирая в себя его худшие черты. Но Иван Максимович объяснил все с такой пугающей самоочевидностью, что Виктору стало страшновато. Да, в ближайшие годы решится судьба России! Ситуация острее, чем в пресловутые девяностые. Либеральное болото затягивает все сильнее.

После внешне спокойного, но, по сути, драматического спича Синягин устал, обмяк. Дружески сказал:

— А вообще-то, Власыч, я должон спасибо тебе сказать за то, что сподобил меня все снова обдумать. Я ведь не один в этом поле воин. Каждый в своем окопе насмерть держится, и хотя с трудом, линию фронта удерживаем. Для меня сейчас господствующая высота — Поворотиха, потому тебя и вызвал. Знаешь, как в жизни бывает? Мне в Поворотихе капкан готовят, мат хотят поставить, а она вдруг в проходные пешки вышла, еще пару ходов — и в ферзях! Потому и прошу тебя через родню громче кричать, что эта сволочь Синягин хочет развалить деревню. Глядишь, на такую дудочку стая светлооких профессиональных протестунов из Москвы подтянется, горевестники явятся, недореволюцию учинят. А там и осиный рой журналистской тусовки налетит — вот и прорвем информационную блокаду. Пусть пишут, что их стараниями удалось отстоять Поворотиху от посягательств злодея. Что делать, война уловок. А я под этот шум проект в срок завершу. По части Поворотихи будем на связи. Похоже, там крупные события назревают, серьезные люди в аферу ввязались. Разведка, — глянул в сторону Владимира Васильевича, — интересные вести доносит. Да и ты там очень кстати объявился. Губернатор тульский в курсе, подыграет. В общем, как говорится, не кипятильником море разогреваем.

14

Из всех душевных состояний самым загадочным Аркадий Подлевский считал предчувствие. Любовь или вожделение, надежды на крупный кэш или сомнения в удаче, как и прочие жизненные коллизии, проходили для него по разряду переживаний, Аркадий вверял их либо рациональному уму, либо интуиции. Загадок здесь не всплывало: речь шла о чувствах, фактах, событиях, и требовалось лишь взвесить шансы на успех, чтобы по возможности попасть в яблочко.

Совсем иное дело — предчувствие. Оно возникало изредка, но внезапно, без внешнего повода, а хуже всего — неизвестно, чего оно касалось. Просыпаясь утром, человек не склонен думать о том, что стал на день старше, но вдруг при очередном пробуждении эта мысль пронзает его — именно такой ненормальности Подлевский уподоблял предчувствие, неожиданно одолевавшее его. Предчувствие чего? Счастья-радости, беды, больших денег, деловых затруднений? Нет, просто тягостное предчувствие чего-то, что должно неминуемо случиться. Это ощущение словно посылалось свыше, попытки угадать причину беспокойства были тщетны. Предчувствие повисало на нем как временное заклятие. «А может, это сигнал, предупреждение о чем-то судьбоносном?» — думал он.

Аркадий опасался загадочных состояний души, омрачавших ясность его жизнеполагания. В такие периоды — на сердце ненастье — он жил с повышенным уровнем тревоги. Ожидание неизвестно чего и неведомо когда, лучшего или худшего — не из приятных. Дьявольская рулетка!

Особенно запомнились два случая.

Когда предчувствие перемен в очередной раз нарушило душевное спокойствие, он перебрал в уме все возможные варианты грядущих событий, способных повлиять на его судьбу, даже письменный перечень составил, не поленился. Правда, сразу сжег эту четвертушку бумаги, содержавшую его житейские тайны. А разрядилось предчувствие особой невзгодой: внезапно умер отец. Он долго болел, но доктора считали, что серьезной тревоги нет. И вдруг — развязка. Для Аркадия это стало сильным ударом. Хотя их отношения не назовешь тесными, он ценил и по-своему любил отца, который в переломные годы русской жизни сумел выжать из бедлама эпохи максимум возможного. Аркадий намеревался выслушать поучительную исповедь отца, чтобы на новый манер применить его бесценный опыт, но не успел — проклятая текучка. А отец ушел. И ничего изменить уже нельзя. Предчувствие разрядилось самым неожиданным, худым сценарием.

В другой раз оно навалилось словно запой, почти парализовав его волю. Аркадий не мог выбраться из клубка неясных предположений и, как всегда, не угадал. Ну откуда он мог знать, что в один воистину прекрасный день ему позвонит незнакомый человек и скажет с легким иностранным акцентом: «Аркадий Михайлович? Это говорит американский бизнесмен Боб Винтроп. Мои московские друзья советуют познакомиться с вами. Мы могли бы встретиться?» О такого рода знакомстве долгие годы мечтал Подлевский, который ни на миг не сомневался, что терзавшее его предчувствие реализовалось именно в звонке маститого американца.