Немой набат

— Наполеон мысли! Думаю, он сгущает краски, привлекает внимание к собственной персоне. Хотя это ему удалось, мимо него теперь не проскочишь.

— Но разве раскол элит или трусость чиновников, разве это не интересно? — Тут же поправила себя: — Разве это не важно?

— Да говорю же: сгущает краски! Обозначает общеизвестные проблемы, придавая им особую значимость. Аристократ захолустья! Типичный случай когнитивного диссонанса.

— Чего-чего?

— Расщепления мышления.

— А-а... Но проблемы-то, о которых он говорил, кажутся злободневными.

Аркадий долгим, отчужденным взглядом смотрел на нее, прикидывая степень откровенности дальнейшего разговора. Беседа с Валерием выбила его из привычной колеи пофигизма, сомнения этого местного властителя дум слишком походили на отчаянные жалобы человека, напуганного приближением событий, способных нарушить безмятежное течение его сытой жизни. Уж людей-то Подлевский угадывать умел — его конек! И готов был руку дать под топор, что никому из здешних этот Валерий столь открыто не говорил о своих тревогах. Зато излил душу перед патентованно надежным — из администрации губера звонили! — московским гостем, который посулил встречу с солидным «решалой», который донесет его опасения до столичных верхов. Подлевский был расстроен неприятной, даже чудовищной правдой, которая, словно пружины из протертого дивана, торчала в словах Валерия. Подумал: «Этот парень нашел умную форму для изложения своих страхов — сомнения». Эти мысли назойливо теснились в голове, и неожиданные расспросы Веры застали врасплох.

— Ты что, действительно хочешь понять смысл того, о чем мы с ним говорили? — непривычно резко спросил он.

— Ну-у, хотелось бы. Если осилю.

— Тогда слушай, — разозлился он. — Речь шла о том, что в провинции зарождается оппозиция нынешнему порядку вещей, угрожающая сломом всего и вся, что для нас дорого и важно.

— Для кого «для нас»?

— Для меня, для тебя, для власти в целом. Я же ясно говорю: для нынешнего порядка вещей.

— Но он ни словом не обмолвился об оппозиции.

— В том-то и дело! Шла бы речь о какой организованной силе — это чепуха. Раздавим, никто и не заметит. Минимум издержек. Но хотя этот Валерий наплодил уйму заблуждений, сквозь его речи проглядывали подвижки самой жизни — вот в чем загвоздка. Причем по разным направлениям, друг с другом напрямую не связанным. Как говорится, мало людей на митинге — много в подполье. Мы вдоль шагаем, а жизнь, она поперек прет.

— Если жизнь поперек, почему бы к ней не приладиться? Получается, страна идет не в ту сторону, и этот Валерий боится остаться на подножке новой жизни. Я верно поняла?

Аркадий опять долгим взглядом посмотрел на Веру, сожалея о своей откровенности. Но в мозгу сильным фоном продолжался шум от недавней беседы, и он не мог сосредоточиться. Наконец чутье минуты, всегда выручавшее его, подсказало, что надо табанить, сдавать назад:

— Слушай, это дела не женские. Ну зачем тебе обременять свою распрекрасную головушку заботами, в сути которых никто толком разобраться не может? Понимаешь, никто! Тем более этот, повторюсь, аристократ захолустья, который, между прочим, катается на шестисотом «мерине», столько наворочал, что сам заблудился в своих умозрительных комбинациях.

— Но мне же интересна твоя позиция, — настаивала Вера. — Твое мнение, твое понимание услышанного.

— А я сюда прибыл не для того, чтобы формировать мнение, — попытался ускользнуть от назревшего конфликта Подлевский. — Я с ним не спорил, только вопросики подбрасывал. Я тебе говорил, что готовлю визит крупного государственного деятеля и не обязан излагать личную точку зрения по поводу политической зауми, какую услышал сегодня.

— Но мне-то ты можешь сказать, — упорствовала она, чувствуя, что под влиянием обстоятельств Аркадий, как теперь говорят, расчехлился и настает момент истины: она может узнать, что у него за душой.

— А ты еще не поняла? — резко спросил он.

— Я могу только предполагать.

— Ну и предполагай... — Пошутил: — Ты, оказывается, у нас девка стрёмная. — Аркадий отодвинул чашку с недопитым зеленым чаем, жестом попросил официанта выписать счет. — Мне этот Валерий и без того испортил настроение своим нытьем, упакованным в форму сомнений. Как говорится, долив пива после отстоя пены. А тут и ты терзаешь дурацкими вопросами. — Смягчил тон: — Слушай, вишенка-черешенка, давай отвлечемся от ядреных мерзопакостных политических тем. В конце концов, в чем драма этого толстяка? Он хочет одного, а вероятным считает другое и потому паникует. Именно паникует! Не бери в голову его словоизвержения. Сомневающийся тип! Хотя, откровенно тебе скажу, для моей миссии — просто находка. Будет что проверять и перепроверять. Но я не знал, что тебя интересуют такие вопросы. Учту.