Немой набат

Соснин покраснел, но сумел выкрутиться:

— Забавно, на тусовке я встретил земляка, рядом сидели. Потом вместе обсуждали, и это плод общих размышлений.

— Что за парень? Что у него между ушами?

— Да уж не парень, под сорок. Головастый, но недотепа, неустроенный, перекати-поле.

— Подробнее, подробнее. Как звать?

— Валентин Суховей, окончил в Томске двадцать восьмую школу, учился в техникуме. Без толку мотался, уехал в Москву, а там и вовсе потерялся.

— На что живет?

— Студенческий бюджет. Батрачит на блогера, который его послал в Вильнюс, достал пропуск на форум.

Винтроп потерял интерес к Суховею, переключился на общую ситуацию в России. По его мнению, она сползает к катастрофе. На эту тему он мог говорить часами. «Раньше я его фактурой снабжал, — с грустью подумал Дмитрий, — теперь он меня просвещает».

Когда вышли из кафе, Боб вдруг спросил:

— Говоришь, земляк двадцать восьмую школу окончил? В каком году?

— Точно не скажу. Где-то в конце девяностых... Да! Он не один. Мало того, что гол как сокол, за ним баба увязалась. Деревня деревней, из-под Владимира. Познакомились в электричке, она его на жалость берет, пугает, что на панель пойдет. В общем, странный человек. Убогий, тихоня, тонет в будничной суете. А башка варит.

Винтроп не комментировал, а на прощание сказал:

— Такие дела, что каждый месяц буду залетать.

Пребывая на политическом мелководье, в томительном ожидании славных дел, когда путинский режим рухнет, Соснин все более увлекался общением с Суховеем.

Матерый Винтроп, обкатав Соснина в Москве, хорошо изучил его, отведя ему должную роль в будущей российской игре. Но и Дмитрий, немало покрутившийся среди людей из американского «аналитического» сообщества, неплохо их понял. А потому оценил потаенный смысл вопросов о Суховее. Винтропа заинтересовал бедствующий русский эмигрант со свежими мозгами. Однако Боб свято блюдет заповеди своей службы: сперва проверь, с кем имеешь дело. «Они поднимут списки выпускников двадцать восьмой школы», — подумал Дмитрий.

Между тем Валентин стал чаще заглядывать к Дмитрию — с пустыми руками и вечными извинениями за нарушение этикета. От угощений отказывался, но в избытке пил чай, громко прихлебывая и отдуваясь. Говорили прежде всего о России. Валентин стойко утверждал, что в девяностые запад втянул страну во всемирную экономическую паутину, и в чужой игре России ничего не светило.

— Политика снова взяла верх над экономикой, — сокрушался он. — Эти чертовы санкции заставили Россию рваться из мертвой хватки глобальщиков, начать свою игру. Как запад не просчитал этот вариант, ума не приложу!

— И что будет? — допытывался Дмитрий.

— Да все будет о’кей, запад дожмет. Но теперь это сложнее, появился китайский фактор. Россия попытается продать себя дороже.

— Не понял.

— А чего не понять? Олбрайт требовала расчленения России на полсотни кусков, ибо несправедливо, что огромные природные богатства принадлежат одной стране. А теперь ее позиция неприемлема. Что означал бы распад России? Отпадение земель за Уралом? Они войдут в орбиту Китая! Отсюда усложнение игры: сменить власть в Кремле, взять Россию под внешнее управление, но не допустить распада страны.

После таких бесед Дмитрий задумывался. Он был человеком дела и не обладал аналитическим даром. Но уж что-что, а извлекать выводы из услышанного умел прекрасно. И, прикладывая их к своей судьбе, искал выход из комфортного вильнюсского заточения. Его деятельная натура жаждала событийных эмоций.

Однажды Валентин пришел в неурочное время, утром.

— Плохие новости, Дима. Вчера звонит тетушка, говорит, приезжай, дорогой, у меня инфаркт, может, последний раз свидимся. А на какие шиши я в Томск полечу? По телефону позвонить не могу — роуминг дорогой, а партнер плату задерживает. Мобильный счет пустой.

В башке Соснина сразу щелкнуло, — на такие дела он был мастак! — предложил:

— Звони с моего мобильника.

Суховей благодарно кивнул. Видимо, на помощь и рассчитывал, потому зашел утром, чтобы в Томске не наступила ночь. Медленно, с расстановкой продиктовал номер, и Дмитрий услышал старческий женский голос:

— Аллё...

— С вами будет говорить Валентин. — Соснин быстро передал телефон.

— Бабуня, ты что меня огорчаешь? — ласково сказал Валентин. — Все будет в норме, держись. Сейчас прилететь не могу, я в Вильнюсе. Ну, в Прибалтике. Что врачи говорят? Почему в больницу не взяли? Ты отлеживайся, перемогайся. Я еще позвоню. Держись, дорогая, держись.

Отдав мобильник, тяжело вздохнул:

— Неужто не придется с тетушкой увидеться? Единственная родня. Эх, жизнь! Удручающе все это. Сижу здесь как в зиндане.

Говорить было не о чем, не то настроение, и Валентин, поблагодарив за помощь, умотал. А Соснин подошел к зеркалу и хитро подмигнул себе: двух зайцев убил: и Валентину порадел, и в своем телефоне сохранил номер его тетушки. Будет о чем доложить Винтропу.

Для Боба томский телефон действительно стал приятным сюрпризом. Он переписал его на одну из маленьких бумажек, которые носил в верхнем кармане пиджака. Вечером они распрощались до следующих встреч, но утром неожиданно раздался звонок: