Немой Онегин. Части 1-17

Вот вам мораль: по мненью моему,

Кухарку даром нанимать опасно;

Кто ж родился мужчиною, тому

Рядиться в юбку странно и напрасно:

Когда-нибудь придётся же ему

Брить бороду себе, что несогласно

С природой дамской... Больше ничего

Не выжмешь из рассказа моего.

Да, господа, Автор потешается, а читатель возмущается. И заметьте: сейчас любая шутка, любая эскапада великого Автора принимается с величайшим почтением, но двести лет назад такие штуки вызывали и возмущение, и презрение: какая пошлость! какое бесстыдство!

ХХIХ. ПРЕДИСЛОВИЕ К ОТСУТСТВУЮЩЕЙ ЧАСТИ

«Немой Онегин» прервался на части Х-й...

Господи, спаси и помилуй! Разве можно предвидеть все коварства и ловушки, которые на каждом шагу устраивает любому пишущему великий могучий и всё ещё почти свободный русский язык!

А если не предвидишь, то и не избегнешь. Вот и теперь (и в который раз!) автор грохнулся на ровном месте. Всего-навсего хотел сказать, что мой «Немой Онегин» выходил регулярно, еженедельно, но после Х-й части (опубликованной в декабре минувшего года) наступил неожиданный перерыв; неожиданный не только для публики, но и для автора. Перерыв этот возник по причинам, важным, однако, только для автора, но не для публики...

Заканчивая это вступление к продолжению, скажем только, что:

а) мы пропустили ХI-ю часть и начали с ХII-й, решив, что так будет лучше для всех;

и б) бедный автор только это и хотел сказать, когда написал первую фразу XXIХ-й главы, но оторопел, увидев, как ужасно (хуже, чем на банановой шкурке, и даже хуже, чем на арбузной корке) можно поскользнуться и грохнуться на глазах почтенной публики, когда самым благочестивым образом приделываешь к римскому числу Х (десять) русское наращение (-й), означающее падежное окончание... а результат выходит не грамматический, а сатирический и даже непристойный. Всё равно как хотел поклониться пониже, а в результате лопнули штаны; кто-то ржёт, кто-то морщит нос, позор; а начнёшь оправдываться — так конца этому не будет и только хуже выйдет, как с тем чиновником, который всего лишь неудачно чихнул в театре, а потом погубил себя избыточной вежливостью.

Но время не пропало даром. За эти полгода автор кое-что ещё обнаружил в поэме Автора. А вдобавок, естественно, поглупел (процесс, начинающийся у всех с 5-летнего возраста, хотя и не у всех достигающий полного маразма); поглупел, а значит, стал понятнее для тех, кому прежние главы казались заумными. А что у нас за умом? Да глупость, конечно же; даже малые дети это знают.

ХLIII. УГОДИТЬ НЕВОЗМОЖНО

...И альманахи, и журналы,

Где поученья нам твердят,

Где нынче так меня бранят.

Евгений Онегин. Восьмая глава.

Некоторым пушкинистам угодить совершенно невозможно. Сам факт, что не-пойми-кто пишет о Пушкине и Онегине, вызывает у них тупую ярость. То есть если бы в УК РФ была статья об уголовной ответственности за оскорбление чувств пушкинистов (как профессиональных, так и доморощенных), то автор (я) уже сидел бы.

Увы, не только специалистам, но и просто читателям угодить невозможно. Гениальный Достоевский очень старался, но под конец жизни отчаялся. В своих дневниках он иногда мысленно обращался к читателям. Например:

Для вас пиши вещи серьёзные, — вы ничего не понимаете. Да и художественно писать для вас тоже нельзя. А надо — бездарно и с завитком. Ибо в художественном изложении мысль и цель обнаруживаются твёрдо, ясно и понятно. А что ясно и понятно, то, конечно, презирается толпой. Другое дело — с завитком и неясность: а! мы этого не понимаем — значит, тут глубина.

Достоевский. Из рабочих тетрадей.

(Было ему 55, жить оставалось пять.)

Пушкину тоже всё реже удавалось угодить читателям. Не очень-то он к этому стремился. Успеха хотел, а угождать не хотел.

Баратынский — Пушкину.

Февраль—март 1828. Москва.