Немой Онегин. Части 24-25

...Если бы мы твёрдо знали, что эти воспоминания написал Матюшкин — лицейский друг, флотский офицер (уж очень много морских терминов), то могли бы спрашивать: действительно ли он предсказывал беду и пытался урезонить товарища «в 26 лет» — то есть в 1825-м или чуть позже? А поскольку это написано после гибели друга — значит, звёздочками, видимо, обозначены Уваров и Геккерн...

Но это не Матюшкин. И не флотский. И не мемуар. Это написал священник по фамилии Стерн (тот самый «см. Шекспира и Стерна» в примечании № 16 к вздоху Ленского).

Владимир Ленский посетил

Соседа памятник смиренный,

И вздох он пеплу посвятил;

И долго сердцу грустно было.

«Poor Yorick!¹⁶ — молвил он уныло...

Точный портрет и жуткое, подробное предсказание Судьбы. Оно стало известно Пушкину не позднее 1823 года, когда он писал Вторую главу. Он не мог себя не узнать. И не смог забыть. И конечно, ужаснулся, когда это предсказание 1760 года начало как по нотам сбываться в 1836-м.

...Роман Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» писался с 1759 по 1767 год (восемь лет — в точности как «Онегин»); в России был издан в 6 томах с 1804 по 1807.

Более остроумной книги не знаем. Пушкин упивался, знал куски наизусть, заимствовал всякие штуки: «гром» в момент прерванного, пардон, апофеоза брачной ночи Руслана и Людмилы; «Вступление», которое в ЕО появляется, вопреки рассудку, в конце Седьмой главы... (Заодно все озабоченные детским возрастом Татьяны могут видеть, что «13-летняя девочка» уже у Стерна — просто символ полунаивности.)

Но главное: Пушкин узнал себя и запомнил навсегда; тем более что портрет, нарисованный Стерном, был у Пушкина перед глазами даже когда он не подходил к зеркалу.

И когда началось, когда составился заговор (Уваров и Геккерн), обрушилась травля «внезапно и при этом с такой беспощадностью со стороны объединившихся врагов»...

С любимым романом Пушкин не расставался до смерти; умирая, пытался то ли попрощаться с книгой, то ли поздороваться с автором. Даль, дежуривший у постели (Пушкину жить оставалось две—три минуты), свидетельствовал потом:

Скоро подошёл я к Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому и сказал: «отходит!» Бодрый дух всё ещё сохранял могущество своё. Умирающий несколько раз подавал мне руку, сжимал её и говорил:

— Ну, подымай же меня, пойдём, да выше, выше, — ну, пойдём!

Опамятовавшись, сказал он мне:

— Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам, — высоко — и голова закружилась.

Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и, потянув её, сказал:

— Ну, пойдём же, пожалуйста, да вместе!

Даль. Записки

Даль или не расслышал, или неточно понял, куда его зовут. На верхней полке стоял Стерн — пять из шести томов. (Шестой потом сгорел в Михайловском в 1918-м.)

А.И.Тургенев — И.С.Аржевитинову

1837 (после гибели Пушкина)

...я находил в нём сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, редкие, единственные. Сколько пропало в нём для России, для потомства... Потеря, конечно, незаменимая.

Его страдальческая тень,

Быть может, унесла с собою

Святую тайну, и для нас

Погиб животворящий глас.

Читаешь частное письмо чрезвычайно умного и мужественного Тургенева и видишь: пишет 53-летний мужчина — а будто рыдает Офелия:

Какого обаянья ум погиб!

Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий —

Всё вдребезги. Всё, всё...

...Когда герой гениального романа Набокова решил писать о своём отце, он готовил себя к этой работе, читая Пушкина.

Пушкин входил в его кровь. От прозы Пушкина он перешёл к его жизни... Учёные книги лежали рядом со старыми русскими журналами, где он искал пушкинский отблеск. Там он однажды наткнулся на замечательные «Очерки прошлого» А.Н. Сухощокова.