Немой свидетель

— Это Ильдирим. Я только что встретила Момзена. Ты что, хочешь устроить допрос в зоопарке? Кого допрашивать собираешься? Я догадываюсь, но даже думать не хочу об этом. Тойер, я тебе не помощница, я…

Он положил трубку, швырнул аппарат о стенку, сходил к технику, заявил об ущербе, сообщил номер своего счета, зашел в туалет, снова вернулся в кабинет и почти ни слова не произнес до самого вечера.

— Зельтманн у телефона.

— Господин Зельтманн, я сожалею, что пришлось вас побеспокоить в такой поздний час. Тойер у аппарата.

— Да-да, вот именно, аппарат, я всегда говорю, господин Бойлер, Тойлер, бюрократия скоро нас съест… Сколько времени? Что?

— Десять часов.

— Сколько еще осталось? Ах, что я говорю…

— Вы можете еще раз прийти на работу? Речь идет о деле чрезвычайной важности.

— Ох, вы лучше обратитесь к Магенройтеру! У меня сердце прихватило, да, сердце пылает… от страсти… Тьфу, что это я? Всегда обращайтесь к нему… когда… Кстати, вы когда-нибудь замечали, что слово «кабак» читается одинаково и в ту, и в другую сторону? Так же как «А роза упала на лапу Азора»?

— Понимаете, если придет Магенройтер, у вас появится огромная куча проблем.

— Конечно.

— Вы ведь директор полиции. По-прежнему!

— Ваша правда, я ответственно вам заявляю. Правда за вами. И вы меня убедили.

— Да, большое спасибо, передайте привет вашей супруге и скажите ей, что мне…

— Если я ее увижу.

— Она вас бросила?

— Этого я не знаю. Я ее не вижу. Все темно.

По дороге Тойер был вынужден признать, что Зельтманн совсем спятил. И то, что они задумали, было непорядочно.

Когда он остановил машину, директор уже стоял, покачиваясь, в конусе света от уличного фонаря.

Первое впечатление, что Зельтманн еще и напился, было ошибочным.

— Свет, — не здороваясь, пробормотал директор, — я больше не переношу света.

— Зачем же вы встали прямо под фонарем? — спросил Тойер, подхватывая его под руку.

Зельтманн вытаращил глаза и не знал, что ответить. Такая мысль явно не приходила ему в голову.

С нарастающей озабоченностью Тойер направился с ним к входу в здание.

— Почему вы не поднялись в свой кабинет сразу? — спросил он, когда они зашли в лифт.

— Вы разве не замечаете? — тихо спросил Зельтманн. — Разве не чувствуете?

— Что? — спросил Тойер.

Одряхлевший директор лишь удивленно покачал головой. Какие бы безумные мысли ни занимали голову доктора, он не счел нужным ничего объяснять. Но он был все еще при своей должности, и забывать про это не стоило.

— Да, вот так… — только и буркнул он себе под нос и отпер свой кабинет.

Из-за странной особенности директора они сидели в темноте, если не считать слабого отсвета, проникавшего сквозь окна с вечерней улицы.

Вернувшись на свой начальственный диван, Зельтманн, кажется, обрел способность немного ориентироваться в реальности:

— Ну, господин Тойер, что вы имели в виду? Что за срочность? Что свело нас здесь в такой поздний час? Господи, сколько лет промелькнуло? Ведь мы давно знаем друг друга? Двадцать лет?

— Три года.

— Хм, тоже немало.

— У вас тут на столе стояла чаша с камешками. Гладкие такие камешки, они скользили меж пальцев…

— Да, — вздохнул Зельтманн, — но это была ошибка. Куда все это меня завело? Ладно, хватит разговоров. Что вы хотите?

Тойер набрал в грудь воздуха. Первоначально он планировал скрыть свои истинные намерения, но стремительная смена настроений у шефа сделала это излишним… Что ж, пожалуй, так даже лучше…

— Мне требуется ваше согласие. Я хочу допросить гориллу.

— Это что, международная сенсация с гориллой? — Зельтманн взволнованно захихикал. — Я охотно созвал бы конференцию. Еще хотя бы раз…

— Кто знает! — уклончиво ответил Тойер. — В общем, дело пока не носит международный характер, но почти…

— Ну-ну!

— Дело в том, что гейдельбергский самец гориллы… умеет говорить.

— Невероятно! — Зельтманн взволнованно перегнулся через стол. — Откуда вы знаете?

— Он сам мне сказал.

— Вот это да! — Директор в восторге ударил себя по ляжкам, но тут же опять посерьезнел. — Однако тут есть проблема!

— Какая же? — Тойеру надо было изложить просьбу, и он чувствовал себя при этом не очень комфортно.

— Откуда вы знаете, что горилла не лжет? Что тот самец не солгал, когда сообщил вам, что умеет говорить?

— Мы сможем доказать это научным путем.

— Это хорошо. Наука дает знание! Но я после разговора с Магенройтером… вы помните… он рвется на мое кресло, а потом его распилит… этот черный человек… Мне пришлось, — с пеной на губах продолжал больной, — пообещать ему, что до своего медицинского обследования я не приму никаких решений, не посоветовавшись с ним, понимаете? Я уже говорил вам об этом, точно? Точно, господин Тойер?

Сыщик не мог на него смотреть.

— Разрешение — еще не решение!

Зельтманн надолго задумался, и это дало Тойеру возможность поразмышлять об умственной деградации объекта его давней ненависти. Вот что остается от отъявленного карьериста, усердного, одержимого так называемыми инновациями и глупого как пробка, если отнять у него почет и власть, — трепещущая, смятенная, боязливая душа.

— Да, — произнес Зельтманн. — Вы правы. Разрешение вам дано. Пойдемте.