Немцы

— Я не смогу долго ждать, — Эбергард хотел сказать то, что не выговаривалось складно. Ну вот, что любовь — когда человек каждое утро выходит навстречу другому человеку и второй — тоже идет навстречу… И они встречаются на месте любви. Каждый должен за день проходить свою половину, вернее, каждый должен идти; кто пройдет побольше, кто поменьше, но обязательно, что идут оба; и если второй человек совсем не выходит навстречу — никто не сможет каждое утро всё равно (если разлучила не смерть) искать его и ждать… Какое-то время — да, в надежде — да, но — не бесконечно. И когда Эрна во времени «может быть» соберется пойти к нему — на месте любви его уже не будет… Он не сможет любить любую, простить всё, любое всё, принять любую, не потеряв себя, а он не хочет потерять себя, свое — терпеть уничтожение, служить рабски… Деньги давать — да. Помогать — да. Звонить и поздравлять с днем рождения. Но любить — нет, наверное.

В последние месяцы, когда уже многое про будущее хоть и не называлось, не понималось, но виделось ясно, Эбергарда очень заботило, какие дни ребенок запоминает навсегда, — он придумывал такие дни для Эрны, оплачивал их, организовывал, вбивал «за помнит это на всю жизнь» гвоздиками в обивку какого-то теплого транспортного средства, что повезет их в будущее вдвоем: удивительные улицы, куда они приезжали вместе, удивительные вещи, которые его руки отдавали ее рукам, внезапные радости, устроенные им, всегда приходящая помощь — это всё перевесит; но — стоило слегка рвануть чужими руками, стоило похолодать и — словно ничего не было, не имело значения, а было что-то совсем другое, что разъясняют, рассказывают теперь ей эти… — дословно повторяясь в телефонных жалобах подругам, шепча над дочерью перед сном, досочиняя, изворачивая, заостряя, подвывихивая — вот, вот и вот; вот это Эрна запомнит на всю жизнь, этим станет. Его сбережения пропали. Или — скоро пропадут.

— Ну наконец-то! Сколько обещал заехать! — Глава управы Смородино Хассо обнял Эбергарда в приемной. Ухоженный (даже волосы уничтожал на груди) Хассо умиротворенно уложил свою седую голову на плечо руководителю окружного пресс-центра на глазах поднявшейся безумной секретарши Зинаиды и двух вытянувшихся замов, первого и по ЖКХ, — так полагалось, прислуга должна знать, кто близок, — и прошли сквозь кабинет в комнату отдыха, карнавально увешанную на всякий случай вымпелами как бы друзей — ФСО, ФСБ, группы «Альфа» и футбольного клуба «Терек». Хассо, не садясь, вдруг звякнул в шкафу посудой:

— Будешь? Вон как с Херибертом-то…

— Ты что с утра пораньше? Не поедешь сегодня в префектуру?

— В префектуре я уже был.

— Хассо…

— А? — Хассо выпил, с тоскливым недоумением осматривая кофемашину, сейф, вазочки с орешками и изюмом, словно здесь ему предстояло жить и питаться до смерти, не выходя.

— Ты что такой?

— Я из префектуры. Позвонили из аппарата мэра вчера: почему префект два месяца не принимает население. Сегодня и попробовали: я, Боря Константинов из Озерского и Загмут (вопросы подобрали по нашим районам) — все в новых костюмах, Загмут даже маникюр сделал. Вот так — мы, здесь — префект, здесь Кристианыч — сели. И вдруг форточка… И монстр таким ти-ихим, но повизгивающим… завприемной Кочетовой: «Сколько раз говорил, чтобы не скрипело! Посадили префекта под сквозняк? Чего добиваешься, шалава?» У нашей боевой Кочетовой руки дрожали и — я первый раз видел — ноги дрожали, я посмотрел — у меня в зеркале: белое лицо! Кристианыч ему листок с записавшимися — девять человек, отобрали поприличней, простые вопросы, а он прямо с ненавистью: «Че подсовываешь? Сколько денег с них собрал?! Как мне надоели ваши вонючие старики!» — листок Кристианычу в морду и — ушел. Конец приема. Мы посидели. И тихонько разошлись.

— Так мэру доложат.

— К мэру Ходырев уже сходил.

Вице-премьер Виктор Иванович Ходырев отвечал в правительстве за выборы, отбор, прогулки и кормление депутатов и кадровую политику на местах.

— И сказал: префект Востоко-Юга производит на министров и руководителей департаментов болезненное впечатление некомпетентностью и неспособен к работе на территории. Предлагаю после нового года переместить его по горизонтали — в отрасль. А мэр ответил, — Хассо раскрыл пустую ладонь, — воспитывай! Не уберут. Если только после выборов… Если уйдет мэр…

— Слушай, нельзя думать всё время про это. Он уже столько раз уходил!

— Само думается, — Хассо потер щеки, будто накатался на снегоходе и подморозил, быстро и сильно. — Ты что приехал?

— Ты имеешь некоторое нравственное влияние на руководителя своего муниципалитета?

— Что надо? — Хассо уже давил пальцами на телефонные кнопки.

— Слушай, опека же теперь в муниципалитете. Может, вызовут мою бывшую, пуганут.