Немцы

Ландхарт грязной от копоти рукой указал ему туда, где успели выкопать широкую канаву: огонь лизал ее край и дальше не шел.

– Все равно, стоит подуть сильному ветру, огонь переметнется по вершинам деревьев, – устало сказал бывший художник. – Я ужасно есть хочу. За весь день нам дали только по восемьсот граммов хлеба! – он все жаловался, но Ландхарту некогда было его слушать.

Лаптев вместе с немцами рубил молодой кустарник, к которому рвался огонь. Комбат стал так черен, что его можно было отличить от остальных только по маленькому росту и военной форме. «Эх, кабы дождь, – тоскливо думал он, поглядывая на безоблачное небо, заслоняемое летящей гарью, – сколько добра пропадает!»

До самой ночи рыли канавы и забрасывали огонь землей. К ночи ветер стих, и огонь вперед уже не рвался.

Лаптев приказал отойти подальше от пожарища и расположиться на ночь. Немцы с жадностью набросились на хлеб и сваренную похлебку. Некоторые ели в этот день только в первый раз. Было жарко и почти светло от пылающего невдалеке леса. Лаптев смыл с лица сажу и с удовольствием съел кусок ржаного хлеба, запив его водой. От копченого мяса, которое Вебер разделил между всеми, он отказался.

– Всем ложиться спать! – приказал он. – Разбужу на рассвете.

Немцы разворошили копна свежего сена и улеглись. Лаптев лег тоже и, как ни боролся со сном, вскоре заснул. Рядом с ним спал Вебер, обняв обеими руками большой мешок с хлебом, который поручил ему охранять комбат. Вебер похрапывал, но руки его цепко держали мешок.

Ландхарт не спал. У него сильно саднил ожог на руке, которую он замотал грязной тряпкой, и очень хотелось есть, но не это сейчас мучило его и не давало заснуть. Как все эмоциональные люди, он не мог спать после сильных впечатлений, пережитых за день. Перед его глазами стояла ужасная картина огня, пожирающего свежую зелень, красоту и мощь лесной чащи, неумолимо превращающуюся в черное, дымное пожарище.

Сзади послышался шорох, и Ландхарт увидел Чундерлинка, который пытался взрезать перочинным ножом мешок с хлебом. Вебер спал как убитый. Через минуту Чундерлинк уже прятал свою добычу в сене. Ландхарт хотел закричать, но неожиданно вспомнил, как сам когда-то украл кусок хлеба. Он только тяжело вздохнул и отвернулся.

Весь следующий день снова прошел в борьбе с огнем. На покосы его не пустили, но гектаров десять леса выгорели почти дотла. Два дня Лаптев проработал рядом с немцами. Большинство из них самоотверженно отбивали у огня лес и покосы, словно это была их собственная земля, а не чужая, ставшая местом их плена. Этого он не мог не оценить, но его все время преследовала мысль, что, попади он сам в плен к немцам, ни за что бы не стал работать на них. Может, так они пытаются искупить свою вину? Да только эти-то чем виноваты?

К вечеру на подмогу приехал со своей ротой Звонов. В ту же ночь набежавшая неизвестно откуда туча осыпала пожарище крупным дождем.

– Давно бы мне приехать, – пошутил Звонов. – Это я дождичка привез!

Огонь угасал, пожарище дымилось, всюду лежали груды золы и пепла, торчали черные обугленные пни. Десятка два неизвестно как уцелевших высоких сосен одиноко покачивались, лишенные коры, сучьев и хвои.

Лаптев вернулся с пожарища грязный и мокрый. Татьяна только ахнула, а теща бросилась топить баню.

– Как Люська выросла! – заглянув в качку, удивился Лаптев.

– Мы ее кашей вчера кормили, – сообщила Нюрочка. – А Петьку Штреблева в лес увезли, к отцу.

Не успел Лаптев вымыться в бане, как за ним прислали из штаба батальона. Он допил чай и ушел. Вернувшись домой к вечеру, он быстро собрался и с ночным поездом выехал в Свердловск.

– Вот уж жизнь! – ворчала теща. – С семьей побыть некогда! Поехал опять по вагонам вшей собирать!

Лаптев вернулся через три дня. Теща опять погнала его в баню.

– Ты что улыбаешься? – с любопытством спросила Татьяна, когда он, красный и распаренный, уселся за стол. – Аль по займу выиграл?

– Рад, что дома, вот и улыбаюсь, – загадочно подмигнув ей, ответил Лаптев.

Когда собрались спать, Татьяна шепнула мужу:

– Мне бы тебе слова два сказать надо…

Лицо у нее было озабоченное, и он насторожился.

– С Аркашкой опять чего-нибудь?

– Нет, я насчет Тамарки… Знаешь, я ведь неспроста ее в Карелино угнала. А теперь жалко… Она, Петя, в немца влюбилась, в этого… в Штребеля, который с ребенком… А тут Сашка Звонов мне житья не дает. Свадьбу к осени ладят. Как мне быть с ними, Петя?

Лаптев задумался.

– Тамару жалко. Сколько времени в лесу одна с немцами работает! А Штребль парень красивый, высокий, как не влюбиться? Ну, ничего, погоди, скоро, может быть, этот вопрос сам собой разрешится.