Немые диалоги

Убежала с работы. Последнее время редакция действует на меня отталкивающе. Писать про крыс и дератизацию? Устала… Долго шла по мосту. Никак не могла успокоиться. Опять вечер, от каждого визга машины легонько вздрагиваю. Телефонная будка. Верчу в руках карточку за три лата.

– Я слышу твое дыхание… Не молчи… Ира… Ира, ведь это ты? – тупо набрала номер, чтоб только услышать его голос.

– Ты меня узнал. 7000 км. Почему ты в Иркутске? Я ненавижу свою Ригу, – пытаюсь удержать последний кружащийся надо мной лист.

– Глупая, у тебя же теплый и красивый город. Вчера смотрел фотографии твоего города – прелесть. А Иркутск… Никогда мне не нравился мой город. Почему ты плачешь? – еще тише прозвучал его голос. (Я представила, как он старается никого не разбудить дома, ведь у них почти ночь).

– Я не плачу. Это осень расплакалась за меня. У меня все хорошо. Я люблю подбрасывать вверх желтые листья, как слезливые осколки мыслей. (Темное-темное небо опустилось ко мне на ладони, я утешилась, я слышала его голос).

– Милая Иришка! Не плачь, а то я сейчас возьму в руки бубен и стану шаманить тебе радость. Слышишь: бум-бум-бум… Я не могу громче. Здесь все спят. Ты улыбаешься. Я чувствую. Возьми меня в свою осень. Желтые листья на синем фоне неба – это же красиво. Какой у тебя приятный голосок, не плачь, обещай мне не плакать. Обещаешь? –как тихо влился в вечер его голос.

Телефонная будка, где-то там шумят машины. Виден вантовый мост. Но меня нет в Риге. Я в вечной мерзлоте Иркутска. Позвал бы сейчас. Улетела бы по-птичьи, пусть неумело. Я же декабристка.

–Угу. (Я действительно верю тому, что обещала ему).

– А ты сейчас на улице? Чертовщина, я здесь слышу за тысячи километров отчетливо-назойливое гудение машин, машин твоего города.

– Да… Слышишь… Я ухожу… И больше не плачу…

Диалог 5–ый. Солдатами не рождаются

Осень раскачивает окно. Тихо ударяются слезинки дождя. Снова вечер.

Долго смотрела вдаль. И представляла себя в роли медсестры, которая во что бы то ни стало должна доползти до пункта назначения и доставить раненого. Я обязательно буду там… Играет песня Алексея Паперного:«Сердце великое, сердце открытое там… там…»

Иногда кажется, мы все там.

– Когда-то давно я смотрела старый фильм про войну. Там была девушка со странным именем… Не могу вспомнить… – проваливаюсь в глубины памяти и ищу там ответ.

– Ее Кимка звали, так? – вижу перед собой смеющиеся строчки.

– Точно! Я еще ничего не сказала, а ты уже все за меня вспомнил. У меня ощущение, что у нас с тобой что-то похожее. Что-то невозможное…

– Я не хочу, чтобы так было. Его ведь убили, а у Кимки остался от него ребенок… Я не хочу, чтобы меня убили.

– Я тоже не хочу. А помнишь, как они встретились во время войны, и он ей сказал, что когда-то мечтал о ней и хотел ее потрогать там, где нельзя. И Кимка в отчаянии произнесла: «Ну?! Где нельзя? Вас убивают. А мы остаемся. Теперь все можно!» Тебе тоже можно, Саша. Я очень тихая, я так тихо-тихо нашептала тебе, – подняла глаза в ожидании новых букв.

– Что значит «можно все»? Ты – далеко. В загадочном теплом городе. Представляю тебя сейчас лежащую на траве. Пустынно. Ты и я. Мы оба на теплой траве.

– Тебе можно все, ты понимаешь это? Просто забери меня, и ты узнаешь, как это…

– Да ладно, ползи ко мне по-пластунски, я тебя встречу (Смайлик). (Наверное, он сейчас улыбался).

– И тебе – многое можно – когда близко… запросто… Хотя не понимаю до конца – многое – это как… и что (смайлик), но все равно можно!

– Но я же буду вся грязная. Ты бы поднял на руки меня грязную? – это уже кокетство.

– Да! Не сомневайся в этом. Ты самая милая и желанная. (Вера расположилась со мной в комнате и взяла меня за руку).

– Представь, что я – медсестра. Мне надо тащить на себе больного. Вот думаю, что не смогла бы я. Однажды мне пришлось тащить на себе пьяное тело. Я еле-еле с ним три шажка сделала, но в комнату его затащила, – зачем мне это все помнить?