Ненаписанное письмо (СИ)

— Если так и бывает, — рассудил я, — то редко. А ты посмотри, сколько их! Сотни! Тысячи! Хочешь сказать, что все эти парни игрались в детстве в кукол и мечтали вырастить у себя груди? Нет, Крис. Они — жертвы бизнеса, а не ошибки природы.

Крис сделал обиженное лицо. Вот уж из кого бы вышла миловидная, пухлогубая девчонка — так это из Криса. Если бы не мощный торс, исполинские плечи, не бычья шея, то его волосы и лицо гармонично вписались бы к женскому телу.

Он молчал с минуту, а затем сказал:

— Окей. Давай я с тобой соглашусь. Пофиг. Но ты же можешь закрыть глаза и представить, что это женщина. Кто тебе нравится? Кэмерон Диаз? Шарлиз Терон? Представь, что это они тебе сосут. Хоть по очереди. Рот-то у всех одинаковый!

— Господи боже, Крис… — я засмеялся и схватился за голову, почти в восторге от его находчивости. — Но это же рот мужчины!

— А чем от женского отличается?!

— Тем, что мужской!

Каким бы не был шутливым тон нашего спора, речь шла о самых что ни есть фундаментальных вещах. История и культура любого народа всегда отталкивались от этих двух сакральных понятий — «мужского» и «женского».

Мудрецы прошлого и современные философы ломали головы над формулами любви и равновесия, вычленяя эссенции двух начал. Порой даже кому-то удавалось разобрать на атомы чувства мужчин и женщин, распределить их в удобные рядки, но снова и снова они смешивались и переплетались, образуя новые формы, где в каждом мужском было хоть немного женского, а во всем женском оставалась частичка мужского.

Однако эта разность всё-таки существует. Как существовали я и ты, моя дорогая Марта.

Глядя на тебя, я учился не только пониманию твоей сложной, неоднозначной натуры, но пониманию женщин в целом — тому, чего не смог постичь за годы жизни с женой. Я был моложе и непродуманее, чересчур уповал на своё эго и глядел сквозь пальцы на многие вещи, казавшиеся незначительными. С тобой же я обрёл новый взгляд, стал прислушиваться, приноравливаться, следить и замечать. Мне казалось, я усвоил многие уроки, вырос, дорос до того, чтобы с уверенностью сказать: «Я познал женщину».

Но и это оказалось иллюзорно и призрачно.

Если раньше я был убеждён, что мужчины и женщины чрезвычайно несхожи, буквально с разных планет, то с тобой, Марта, в какой-то момент произошло полное слияние до той степени, что мы оба буквально потеряли половую принадлежность.

Началось с малого и безобидного — ты стала таскать мои рубашки. Я не запрещал. Мне это даже льстило. К тому же смотрелись они на тебе, хоть и нелепо, но безумно сексуально. Ты примеряла мои брюки, часы, как-то позарилась на галстук. Всё это случилось невинным продолжением твоих проказ.

Однажды ты сказала:

— Сегодня я хочу быть сверху.

И это было незабываемо. Твоя фигура надо мной извивалась языческим божеством в пламенных заревах свеч, расставленных по комнате.

Мы играли без стеснения в любую фантазию, пришедшую в голову. На нас не было ничего, кроме нас самих, а сердца наши трепетали от счастья, покорённые друг другом. Я никогда не умел писать стихов, да и ты тоже, но вместе мы сочиняли настоящую поэзию, которой не требовались иные читатели.

Спустя время наши игры развились в полноценные спектакли. Не знаю, как тебе удалось уговорить меня, но я всё-таки согласился надеть твое платье. Ты стояла у окна в моем костюме, в моей шляпе, с моей сигарой в зубах и изображала нахального мачо, а я сидел на диване и не знал, куда приткнуть ноги и руки, чувствовал себя ужасно глупо, о чём, конечно же, сообщил тебе.

— Джет, ну, пожалуйста! — выйдя на минуту из роли, взмолилась ты. — Всего один разочек!

— Марта, милая, это черти что!

— Ну же! Не ругайся! Воспитанные леди так не выражаются!

— Извини, но я не леди!

— Тогда молчи. Я всё сделаю сама.

— Господи боже…

Знала бы ты, Марта, что самым счастливым моментом того вечера было снять с себя это платье, эту личину, которой я не мог, не хотел соответствовать. А всё внутри меня изнывало от возмущения и претило начисто даже игривым попыткам придать моей личности женских черт.

Но я должен признать, что бывало ловил себя на мысли, как некоторые «дамские» штучки всё же доставляли мне удовольствие.

Например, когда ты подпиливала и полировала мои ногти, и после они блестели розовым жемчугом, похожие на гладкие лепестки цветов. Когда я варил тебе суп-пюре из картофеля и грибов и потом кормил с ложечки будто заботливая матушка своё дитя.

Каждая такая мелочь делала меня чуточку нежнее. Будто раздвигались границы заданных гендерных ролей, и это только сближало нас.

С тобой я разучился скупиться на нежность. Я перестал её бояться, как иногда боятся некоторые мужчины выглядеть подозрительно хлипкими. Наоборот. Закутывая тебя в одеяло, одевая твои промерзшие стопы в шерстяные носки, я ощущал огромную, чуткую силу, почти всемогущество, сравнимое разве что с силой бога. Хотя это ты была моей богиней.

И я подчинялся твоей воле.

— Джей, можно я накрашу тебе ресницы?

— Нет, Марта. Даже не вздумай.

— Я совсем чуть-чуть! И тут же смоем. Пожалуйста…

— Ладно. Но только один глаз.