Ненаписанное письмо (СИ)

То, как пахло и шумело на этой улице, я тебе не передам. Запах был даже громче, чем орущая музыка и голоса. Но я почти привык. Я даже ощутил отдельный запах духов, когда Мали взяла меня под руку.

Она едва изъяснялась на английском. Нок болтала сносно и попросила угостить их коктейлями. Девушки повели нас в бар для европейцев — туда, куда им был заказан путь без нашего сопровождения. Цены там оказались заметно выше, зато на сцене показывали огненное шоу: это было очень захватывающе, особенно с тем учётом, что ни машин скорой помощи, ни просто медиков рядом я не нашёл. Артисты играли с огнём в самом прямом смысле, но все остались целы.

Во время представления Нок и Мали хватали друг друга и нас с Крисом за руки. Он зубасто ухмылялся и смолил сигарету. Мне тоже захотелось курить. Но я не хотел просить сигареты у Криса, ведь я сказал ему уже, что не курю табака. Так оно в общем-то и было до сегодняшней ночи, пока Мали не стала тянуть на себя мою рубашку. При этом она смотрела на сцену и кричала что-то вроде: «О-о-о!» и «А-а-а-и-и!», закрывала глаза и тут же их открывала.

— Сколько тебе лет, Мали? — спросил я.

Она показала на пальцах: «Девятнадцать. А тебе?».

Я призадумался, сколько раз мне надо раскрыть перед ней обе ладони, чтобы насчитать свой возраст, и решил скостить себе пяток лет.

«Тридцать» — так же, как до этого Мали, сказал я руками.

На самом же деле, когда мне было тридцать, я был не здесь и не с теми людьми. Я был женат, по утрам выгуливал собачку Дору на поводке и был уверен, что проживу так остаток жизни.

Когда мне исполнилось тридцать один, Дора умерла, а с женой мы развелись. Все эти факты ты вскоре узнала обо мне, Марта, и часто спрашивала потом: «Почему так вышло?».

А я отвечал, что Дора отравилась чем-то на улице — я не был чересчур внимательным хозяином и безупречным дрессировщиком. Я даже не знал, что подобное может произойти с любой собакой, и уже происходило не раз в нашем городе, на нашей же улице.

Дослушав, ты говорила:

— Мне очень жаль, Джей. Но я сейчас не о собаке.

Тогда я говорил:

— Знаешь, я не был чересчур внимательным супругом и безупречным любовником. Жена подала на развод и вскоре вышла замуж за другого мужчину. Я даже не знал, что подобное может произойти с любой семьей, и уже происходило не раз в нашем городе, на нашей же улице.

Ты понимала, что отчасти я шучу, и переставала спрашивать.

Но я не могу назвать свой шутливый тон безразличием или способом уйти от проблемы. Если бы ты спросила меня сейчас, дорогая Марта, я повторил бы всё слово-в-слово. Потому что я так и не нашёл вразумительных ответов на вопросы о моей непродолжительной семейной жизни. Впрочем, я недолго искал. Я отпустил то своё прошлое достаточно легко, гораздо легче нашего с тобой прошлого.

И теперь уже сам спрашиваю у себя: «Почему так вышло?».

Возможно, весь фокус в том, что тогда я не позволил себе упиваться горем, пропустил момент истинного страдания, а наверстывать муку годы спустя — непомерная глупость. Всё равно что сказать: «Я не буду плакать сегодня на похоронах, потому что завтра у меня важный экзамен. Я поплачу через две недели, когда завершу сессию». Пережить боль можно только здесь и сейчас, в моменте, когда тебе истинно больно. Это нельзя отсрочить и выставить с пульта на паузу как скучный фильм, чтобы пойти покурить или приготовить обед. Ты либо принимаешь своё состояние, отдаёшься ему целиком, либо убиваешь навсегда.

Сейчас я помнил всё до мелочей и скучал по каждому мгновению, прожитому рядом с тобой, Марта. Я не желал забывать нас, пока не переболею, не перегрызу поочередно миг за мигом, клочок за клочком всё, что было между нами. Я вскрывал память как сундук с ворованными сокровищами, на которых не могу нажиться, не могу продать на чёрном рынке или выменять бартером, но могу смотреть, восхищаться и горевать вдоволь: в наших трёх годах скопилось множество редких вещиц — начиная от исступлённого счастья, заканчивая бунтом характеров, когда тряслись стены и земля уходила из-под ног.

И только теперь, когда я переворошил львиную долю нажитого добра, я почувствовал, как стало действительно легче. Той лёгкостью, которая не отбирает сил. Она очищала мои сосуды и ветви бронхов. Ты как будто покидала меня, Марта, изживалась естественным способом — так, как обновляется клетка за клеткой человеческий организм.

И всё же этого было недостаточно.

Увидев Криса, я подумал: человек, вроде него, едва ли болеет остатками чувств, потому что не зарождает их изначально. Он пускается на волю стихий, многократно сильнее него, и на короткий миг чувствует превосходство. Он разрешает себе поверить, что бессмертен и непобедим. Так почему бы и мне не попробовать?

Спорить с судьбой в морской пучине в самый разгар сезона дождей я бы не осмелился, но состроить добродушное лицо новым знакомым женщинам мне было под силу. Так я и поступал.

Представление закончилось. Нок и Мали пошли танцевать. И мы с Крисом решили не отставать. На танцполе я чувствовал себя расслабленно, совсем не так, как это было впервые с тобой, дорогая Марта.