Ненаписанные романы

- Я ведь в "шарашке" сидел, - рассказывал мне Радо, - Солженицын человек весьма талантливый, но его же среди нас не было, в "шарашке" держали только членов партии, ученых с мировыми именами. Берия к нам приезжал довольно часто, кое с кем из зеков здоровался за руку, интересовался работой, особенно слушающей техникой, так что наивные включения ваших свободолюбцев, пускавших на всю мощь радио, чтоб их не записали, уже тогда были фикцией: мы научились отделять шепот говоривших крамолу от музыки или голосов дикторов... Берия высоко оценил нашу работу - прибавил питание, приказал продавать не только маргарин, но и сливочное масло.)

Отправил послом к Риббентропу своего старого и верного друга Деканозова; немедленно сажал тех, кто осмеливался говорить о возможном нападении нацистов: "Я не разрешу травмировать Хозяина паникерскими разговорами маловеров!"

Именно он в ночь на двадцать третье июня арестовал военных, которые должны быть объявлены виновниками нашего отступления, - ими оказались как раз те, кто бил тревогу по поводу неминуемости агрессии: Рычагов, Смушкевич, Штерн, Мерецков.

Именно он - в конце сороковых, - чувствуя, что Сталин отодвигает его от органов, наладил свою личную слежку за каждым шагом Хозяина: Саша Накашидзе, работавшая в доме генералиссимуса, сообщала ему о том, когда, кто и сколько раз звонил Хозяину, о чем с ним говорил, кого он приглашал, сколько времени проводил за столом с гостями, как на кого глядел, кого чем угощал.

Поняв, что с ним может произойти то же, что случилось с Вознесенским и Кузнецовым, что готовилось против Молотова, Ворошилова (английский шпион) и Микояна, внес в "дело врачей" свой поворот: его агенты в Кремлевской больнице отменили все те лекарства, к которым привык организм генералиссимуса за тридцать лет. Маленького, одинокого рябого старика, полного новых замыслов процессы в России, продолжение чисток в Праге, Варшаве, Софии, Будапеште, Берлине, Бухаресте, Тиране, начало нового курса в Пекине, устранение Тито, начали продуманно и методично убивать лучшей фармакологией, привезенной из-за рубежа "для укрепления здоровья самого великого человека нашей эры".

(В свободное от работы время Берия отправлял своего порученца полковника Саркисова на "вольный поиск": тот привозил ему девушек с улиц или же сановных матрон; Берия был галантен, обаятелен, бесконечно тактичен и добр; с актрисами "расплачивался" Сталинскими премиями.

Главный хирург Советской Армии Александр Александрович Вишневский рассказывал мне, что в камере, на шестой день после ареста, Берия начал онанировать; на замечание охраны ответил:

- Это потребность организма, я ничего не могу с собой поделать... Насколько, я помню, правилами внутреннего распорядка в наших тюрьмах это не запрещается...)

Когда Берия сообщили с Ближней дачи, что Сталин не откликается на звонки, он приехал туда, сострадающе посмотрел на растерянных Молотова, Кагановича, Хрущева и Булганина, обернулся к охранникам:

- Ломайте дверь!

И в первых же его словах, когда он увидел старика, лежавшего на ковре, было ликование:

- Тиран пал!

...После ареста Берия был, конечно же, объявлен английским и югославским шпионом, диверсантом, агентом Тито.

Смешно, понятно, со сталинизмом бороться сталинскими методами: через два года Хрущев, Булганин и Микоян отправились в Белград, к товарищу Тито, извиняться за произвол генералиссимуса; о "шпионе" Берия не вспоминали, полагая, что люди уже все забыли.

Народ все помнит, только говорит редко, отучили его говорить, зато предметно объяснили, как следует таиться...

О чем же говорит судьба Берия?

Во-первых, о том, что принцип подбора кадров "под себя" неминуемо кончается трагедией. Гарантия тому - капризная секретность выбора, да и самодержавность самого посыла.

Во-вторых. Если по-прежнему в наших учреждениях останутся отделы кадров, возможен приход новых берия и абакумовых, ибо в задачу нынешних кадровиков не вменено искать по стране Личностей, но лишь проверять надежность анкет тех, кто им спущен сверху: естественный отбор талантов подменяется искусственным созданием покорной номенклатуры.

Традиция показушной "личной преданности", столь характерная для нашей многовековой истории, обходится в дискуссиях о будущем стыдливым молчанием: видимо, по сию пору не хотят задевать традиции, а они ведь разные, традиции-то...

В-третьих. Если мы не научимся участвовать в открытой конкуренции политиков, выраженной платформой, встречами с избирателями - не для бурных оваций, а для деловых дискуссий, следствием которых будет не арест, но корректировка общей линии, - традиция посмертных реабилитаций станет нашей самой устойчивой внутриполитической традицией.

В-четвертых. Если новые общественные организации - а они неминуемо родятся! - не обретут конституционных форм и гарантий, права на выдвижение собственных кандидатов в депутаты, права на издание своих бюллетеней, дискуссионных листков, а еще лучше газет, программ на ТВ и радио, боюсь, что новые процессы, типа "каменевского" или "бухаринского", неминуемы.