Ненастье

Елька, Елизар, не был Герману сыном: Герман его не усыновлял, и даже не выяснил у Марины, кто его отец. Зачем ему? Тот алкаш в судьбу Марины больше никогда не вернётся. А Елька Герману нравился. Хороший мальчик. Наверное, сейчас пошёл в первый класс. Интересно, какие оценки получает?..

— Марина, ты сама знаешь, на что у тебя есть право, а на что — нету. И Елька тут ни при чём. Живи в моей квартире, пока нас с Таней устраивает твоя общага, но квартира — моя собственность. Лихолетов выписал её мне как ветерану Афгана. Почему я должен уступить её тебе?

Снег на шубе у Марины растаял, и теперь в боковом свете торшера и настольной лампы мех сверкал искорками водяных капель.

— Я мать‑одиночка. Алиментов мне не платят.

— Мы разводимся, Марина. Твои проблемы — уже не мои.

Это прозвучало нехорошо, недобро, и Герман начал заводиться. Разве он в чём‑то виноват перед Мариной? Почему же он чувствует себя подлецом?

— Объясняю для тупых, Неволин, — развязно заговорила Марина. — Если у меня есть проблемы и муж, то мои проблемы станут его проблемами. Даже если он бывший муж. Я ведь подам в суд на раздел имущества. Ордер на квартиру мы получим ещё в браке. Значит, квартира — совместно нажитое имущество. Суд присудит мне половину. А эту комнату я тебе уже не отдам.

Танюша в изумлении по‑детски приоткрыла рот.

— Это я к тебе пока что ещё по‑хорошему пришла, Немец, — добавила, усмехаясь, Марина и подмигнула Тане: — Верно говорю, Танюха?

— Подлая разводка, Марина, — сдержанно ответил Герман, не давая волю чувствам. — Но пусть лучше будет суд. У тебя — твоя семья, а у меня — моя: я распишусь с Таней. Посмотрим, как суд про нас решит.

— Ну, посмотрим. А знаешь, что на суде я буду говорить? А я про тебя с Танюськой расскажу, — Марина расчётливо рубила сплеча. — Скажу, что нет у неё ни сестры, ни матери — только папанька ёбнутый. И детей у вас после её аборта никогда уже не будет, ниоткуда не наскребёте. И вам, значит, уродам, две квартиры подавай, а законная жена с ребёнком шуруй в общагу, да?

Таня зажмурилась, словно её повернули лицом к адскому пламени.

— Только не надо на меня обижаться, Татьяна, — куражилась Марина. — Были бы свои дети, так понимала бы, что за них чего угодно сделаешь.

Танюша беззвучно зарыдала под настольной лампой, будто обожжённая. Душу Германа изнутри потянуло наружу, словно огромная клешня схватила его за сердце и выворачивала наизнанку, ломая рёбра. Как эта сытая сучка Марина посмела так безжалостно обойтись с его Танюшей, с его Пуговкой?

— Убирайся! — вполголоса бешено сказал Герман Марине, медленно, по частям поднимаясь с кровати, на которой сидел.

— Но‑но‑но, Неволин, без рук! — Марина, яростно улыбаясь, вскочила и запахнула шубку. В меху сверкнули её кровавые лакированные ногти.

Она отступила к двери и напоследок сказала:

— Всё‑таки вы подумайте, буратинки, а то я заклюю.

Таня плакала весь вечер — тихо и безостановочно, словно в ней открылся источник бесконечного горя. Герман понимал, что у людей случаются беды и пострашнее, чем у Танюши, но отчаянье его Пуговки было ему нестерпимо. Что ему сделать? В церковь пойти или убить кого‑нибудь? Как ему помочь этой маленькой сломленной женщине, дорого́й ему до помешательства? Откуда вообще берутся эти невесомые русские девочки‑ландыши, как им здесь жить среди бульдозеров и экскаваторов?

А Танюше хотелось вырвать себя из себя, словно сорную траву. Вырвать свои воспоминания и надежды, свою судьбу, свою способность чувствовать боль, хотелось отупеть, одеревенеть в наркозе, ничего не понимать, спятить. Она бы наглоталась каких‑нибудь таблеток и уснула без пробуждения, но её удерживал Герман. Для этого нескладного мужчины она стала тем, чем для неё самой была мечта о своём ребёнке. Если она лишит Геру себя, то сделает с Герой то же самое, что сделали с ней. А за такую муку — дорога в ад.

Ночью они лежали рядом на узкой общажной кровати и оба не спали.

— Гера, а ты хочешь быть со мной до самого конца? — спросила Таня.

— Да, Пуговка моя.

Танюша обнимала Германа и думала о том, что её когда‑то родили ради квартиры, а теперь вот за квартиру убивают… Сама‑то она ничего не стоит. Мать же говорила тогда, давно, когда била её за побег в Ненастье: дрянь! И сейчас она должна заплатить за то, чтобы её пощадили: не называли дрянью, не тыкали в глаза её уродством… А заплатить за неё может только Герман.

Он в это время тоже думал про «блиндаж». Для него как для друга эту квартиру организовал Серёга Лихолетов… Из‑за Серёги Таня стала Вечной Невестой… И этой квартирой Герман может выкупить покой для Танюши, избавить от страданий, которыми грозит Танюше его бывшая жена.

— Сделай, как она хочет, — попросила Танюша. — У неё же ребёнок…

Так Герман потерял «блиндаж» — свою «однушку» в домах «на Сцепе». Ну и бог с ней. Миновало уже столько лет, а он не пожалел ни разу.