Ненастье

Надо было преследовать Неволина и Басунова, но у Дибича от нервного напряжения дрожали руки и подкашивались ноги. Вот ведь какие твари!.. Устроили драку прямо вокруг него… И пусть тогда Басунов, этот волкодав, перегрызёт Неволину глотку — Неволин не должен был брать в заложники мента: беспредел не прощается. А Басунов никуда не денется, капитан его отыщет… Дибич наклонился и поднял ружьё. Бокфлинт следовало разрядить.

Капитан щёлкнул замком и разломил двустволку пополам. Оба ствола были пусты. Ему угрожали незаряженным оружием. Неволин просто пугал.

А в это время по улочке Ненастья к пылающему дому бежала Танюша.

Она приехала на электричке и ещё из вагона увидела, что их бывший домик с одной стороны горит. Почему он горит в тёмной и пустой деревне? Там что‑то случилось с Герой! Ведь не домик же нужен милиционерам и всем остальным, кто гнался за Герой! Значит, они догнали Геру, и там у них стряслось что‑то страшное, что‑то беспощадное!

С перрона Танюша бросилась на привокзальную площадь, полезла в машину к первому попавшемуся частнику — она не испугалась этого рослого и черноусого мужика с татуировкой на запястье, она даже не подумала про опасность для себя. От станции до деревни Ненастье было пять минут езды.

— Быстрее, пожалуйста, быстрее, быстрее! — заклинала Танюша.

Сторож Фаныч уже широко распахнул ворота дачного кооператива — ждал пожарных. Танюша сунула таксисту какие‑то деньги, выскочила и помчалась по улочке Ненастья к своему домику. Фаныч включил в посёлке уличные фонари. Танюша спешила от фонаря к фонарю, от фонаря к фонарю. Вдалеке над крышами появилось красное свечение пожара.

Танюша повернула в проулок и увидела, что ей навстречу несётся Герман — большой и нескладный мужчина с добрым и несчастным лицом. Ей показалось, что он бежит, будто взлетает старинный неуклюжий аэроплан, — как‑то косо, в наклон, наполовину распластавшись над заснеженной дорогой. Это был Гера, Гера, Гера, живой Гера, её Гера!

А за Германом в проулок завернул другой мужчина, и Танюша его, конечно, узнала: Витька Басунов, ужасный, опасный, невыносимый и гнетущий, от которого у неё всегда сжималась душа и холодело сердце. И этот Басунов на бегу поднял руку с пистолетом и выстрелил по Герману.

Германа ударило в спину, он упал, но тотчас вскочил и побежал дальше, к Танюше, а Басунов снова выстрелил, словно дёрнул мир за хвост, и Герман опять упал и уже не смог подняться, обламываясь на руках.

Басунов видел только спину упавшего Неволина и приближался, чтобы добить: всего‑то один патрон отделял его от победы. И вдруг откуда‑то из ниоткуда на Басунова, визжа и рыдая, упала Танька Куделина, упала как зверюга, как нетопырь, повисла на его локте, вцепилась в пистолет, бешено впилась зубами в руку, не давая выстрелить в Неволина.

Взревев, Басунов стряхнул Таньку, махая рукой, будто обжёгся, а Танька мгновенно вскочила с дороги и снова напрыгнула на него, подвывая и задыхаясь. Она всегда была овца, и у неё всё отняли, и теперь она отчаянно дралась за последнее, что у неё было: жертва взбунтовалась, агнец взбесился. Танюша рвала бушлат на Басунове, отдирала пуговицы, пыталась укусить Басунова в лицо, толкала его назад, прочь от Германа, лежащего на дороге.

Басунов отшиб её ударом кулака, но выронил пистолет; наклонился за пистолетом — Танька, растрёпанная, в разметённой одежде, обвилась вокруг ноги, чтобы повалить его, и он отшвырнул её пинком, и с полной силой пнул ещё раз, чтобы она откатилась, и передёрнул затвор и протянул к Неволину такую длинную, длинную, длинную руку…

А потом голова у него взорвалась изнутри белым огнём.

Дибич стрелял издалека, от поворота в проулок, но целился в башку.

И Басунов рухнул на дорогу рядом с хрипящим Неволиным, которого лихорадочно ощупывала и оглаживала эта маленькая истерзанная женщина.

Она была бесконечно счастлива. Герочка жив. Его спасут, его вылечат. У неё есть Герочка, есть навсегда. Есть, ради чего жить, есть смысл и цель. Ну и пусть его посадят в тюрьму, она будет ждать его, будет писать ему, ездить к нему, она будет жить ради него и обязательно дождётся его, и прижмётся к нему, и попросит у него прощения, и потом, когда придёт её срок, умрёт рядом с ним, но это будет нескоро, нескоро.

Дибич отошёл в сторону и достал телефон.

— Георгий Николаевич? Да, снова новости… Ваш Виктор Басунов убит. Ну, вот так повернулось. А Неволин жив. Ранен, большая кровопотеря, но «скорую» уже вызвали, приедет с минуты на минуту. Выживет. Я понимаю. Георгий Николаевич, обещаю вам — он выживет. Не волнуйтесь, я ничего не спрашивал. Уверен, он скажет. У меня есть ощущение, что ему уже не надо.

Герман лежал на дороге в странном полуобморочном и блаженном тепле, словно бы начал врастать в землю, и от этого было хорошо. Он молча смотрел на Танюшу, прижимая рукой её ладошку к своей скуле. «Индия не получилась, родная моя, — хотел сказать он. — Но я увёл тебя из Ненастья».