Ненастье

И скоро он опять жестоко пролетел. После учебки перед ними, салагами, выступил офицер. Он объяснил, как всем вместе им будет хорошо служить, если они поедут в Афганистан, ведь у них сформировался здоровый крепкий коллектив. Помогите Родине, ребята. Пацаны согласились, и Шамс тоже. Он просто постеснялся при всех отказаться от Афгана. Будут презирать.

В Афгане Шамс озлобился. По‑татарски терпеливый, он служил, словно стиснув зубы, и настраивал себя: больше нельзя терять свою выгоду, больше нельзя выкраивать у самого себя, колебаться, идти у кого‑то на поводу. Если получится некрасиво — ну и пусть, зато его не обделят. Эгоизм стал ответом Шамса на несправедливость судьбы. Боязнь новых напастей превратилась в подозрительность. Шамсу казалось, что он всё про всех понимает.

Здесь, на Хиндаре, Шамс был уверен, что Серёга удерживает всех в этих скалах из своего личного интереса. Он врёт, что всем (и Шамсу тоже) лучше сидеть в развале, как тогда, в учебке, офицер врал, что всем (и Шамсу тоже) лучше служить в Афгане. Но второй раз на такую байду Шамс не купится. Сейчас хорошо не Шамсу, а только Лихолетову: он бухает. Но Шамс не хотел, чтобы Лихолетов пробухал его жизнь, как отец пробухал его будущее.

Серёга и Немец пили спирт у речки, на дальней стороне развала: пили ночь, пили день, и ещё ночь и день. Шамс и Дуська дежурили, наблюдая за долиной. Шамс почувствовал себя главным. Пьяный Лихолетов таскался к Шамсу и Дуське посмотреть, как обстановка. Он отупел, и такого командира Шамс уже не боялся. Шамс начал думать о том, что надо отсюда уходить.

«Бородатых» в долине Хинджа стало гораздо меньше, наверное, человек пятнадцать. Они что‑то делали с БМП — оттуда долетал звон металлических ударов. Может быть, «духи» пытались починить подбитые бронемашины, а может быть, сбивали и свинчивали вооружение. Мост басмачи не охраняли: заминировали погибший танк, и всё. А мины тихонько снял Лихолетов.

На третью ночь Шамс решил, что ближе к рассвету он уйдёт.

— Меня тоже возьми, я тут больше не выдержу, — взахлёб упрашивал Шамса Дуська. — Такое напряжение… Я спать не могу трое суток…

Дуська, Ваня Дедусенко, как‑то быстро опустился, исхудал, опаршивел. Он был готов шакалить хоть для кого, лишь бы избавиться от страха. Шамс послал Дуську за Лихолетовым: надо поговорить. Серёга приполз с Немцем. Оба они только что проснулись, были хмурые, очумевшие с похмелья.

— Мы с Ванькой уходим, — объявил Серёге Шамс.

Он держался с Лихолетовым как равный с равным.

— Чё‑то кто‑то волюшкой залупотребляет? — хищно скривился Серёга.

— Серый, я нормально тебе говорю, — нервно ответил Шамс. — Мы могли уйти, пока вы там валялись, ужравшись. А я предупреждаю, скажи спасибо.

Они сидели в той расщелине, которая была похожа на траншею. Отсюда открывался вид на лунную долину, на хребет Гиндукуш — «убийцу индусов».

— Вы не дойдёте, — предупредил Серёга. — В кишлаке вас повяжут и в Пакистан продадут. А по горам в обход вы троп не знаете.

— А хера тут сидеть? — разъярился Шамс. — Ни жратвы, ни патронов, когда наши придут — неизвестно! А до базы — тридцать километров!

Шамс всё равно не рискнул высказывать недовольство пьянкой Серёги.

— Да в рот тебе турбину, — самолюбиво сказал Серёга. — Если спасаемый не врубается, что его спасают, следует прекратить спасательные работы.

Серёга понял, что Рамиль Шамсутдинов, обманутый жизнью, никому не доверяет, и Серёгиному опыту тоже не доверяет. Значит, свою правоту Серёга мог доказать лишь тем, что отпустит Шамса на поражение.

— Может, записку матери напишешь? — спросил Серёга у Шамса. Серёга знал, что Шамс — его земляк, тоже из Батуева. — Я передам, как дембельнусь.

— Я тебя ещё сам в Батуеве встречу, — с угрозой пробурчал Шамс.

Серёга хмыкнул, доставая из подсумка пластмассовую коробку аптечки.

— Немец, подсвети зажигалкой, — попросил он. — Шамсутдинов, присядь.

Серёга и Шамс одинаково присели на корточки.

— Держи… Вот эти пакетики — стрептоцид в порошке. Присыпай раны и ссадины, а то загноятся, — Серёга совал препараты Шамсу в руки. — Хлорные таблетки для воды. Сиднокарб, стимулятор. Жрите, если силы закончатся. Как на пружинах подымает. Этот «озверин» я у разведчиков купил.

Затем Серёга разделил рожки и патроны, приказал проверить автоматы.

— Дальше, мужики, — продолжал он, — напишите две записки со всеми вашими данными. Одну сюда, другую сюда, — Серёга шлёпнул ладонями себя по груди и по бедру. — Подпрыгнете на мине или прострелят из калибра — порвёт; надо, чтобы в каждой половине тела была записка. Карандаш есть?

— Иди ты, — огрызнулся Шамс.

— Калему будете учить? Это молитва. Если попадёте басмачам в руки, кричите калему, тогда на месте не убьют, а хотя бы уведут до курбаша.

— Ну, давай, — угрюмо согласился Шамс.

— Запоминайте. «Ла илях илля миах ва Мухаммед расул Аллах».

— А это что значит? — с ужасом спросил Дуська.

— «Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его», — сказал Шамс.

— Откуда знаешь? — удивился Лихолетов.

— Я же татарин. У меня бабка в мечеть ходила. Рассказывала.