Ненасыть

– Сереж… – мама осторожным касанием вырывает его из мыслей, и Серый вздрагивает.

– А?

Взгляд у мамы тревожный и одновременно сочувствующий.

– Может, лучше будешь смотреть на Олесю? – тихо спрашивает она.

Серый даже не понимает, отчего у него так загорается лицо: от солнца, смущения или же злости.

– Олеся? – переспрашивает он и втыкает лопатку гораздо глубже, чем надо. – Олеся нравится Тимуру, а не мне… Не надо так смотреть, пожалуйста! Я не смертельно больной! У меня даже энцефалита больше нет!

– Я тут молитвенник нашла, может…

– Мам, давай без этого? – морщится Серый и непроизвольно ежится от воспоминаний. – Вот честно, я накушался на всю жизнь.

– Просто мы попали не к тем людям. Настоящая вера – она помогает…

– Мам, хватит.

Мама вздыхает и послушно отворачивается, но Серому все равно хочется сбежать с огорода подальше от ее жалостливо поджатых губ и Верочки, неприлично счастливой и глубоко беременной от человека, который любит делать больно. Куда угодно, хоть в усадьбу к близнецам…

При мысли о хозяевах в животе появляется комок страха. Серый невольно находит взглядом Тимура. Тот копошится в земле и что-то напевает. Он весь измазался, на носу красуется черное пятно.

Судя по олимпийскому спокойствию, с каким Тимур ждет вечера, ему без разницы, как и кто исполнит его желание: восставшие мертвецы, инопланетяне или волшебники – и какую придется заплатить цену. Серый понимает причину. Он-то уже побывал в их руках – и ничего, выжил, вернулся и сейчас вместе с остальными копается в земле, обливается потом и страдает от жары. А что до тревоги… Объективных причин ведь нет? Он ведь прежний?

Но предчувствие ужасного все стынет в жилах и никак не желает исчезать.

Когда тени становятся совсем короткими, а солнце начинает жарить, Прапор снимает шляпу, вытирает блестящую лысину и командует конец работ.

Все заходят в дом. Тимур, Серый и Олеся задерживаются – собирают инструменты и относят их в бытовку. Тимур некоторое время возится с дверью – пытается одновременно удержать инструменты и схватиться за ручку.

– Быстрее, чего копошишься? – капризно говорит девушка, поправляя запястьем свою длиннополую соломенную шляпу, и испуганно отшатывается. – Пчела! Прибейте ее кто-нибудь!

Тимур молча снимает кепку, ловко размазывает незадачливую, залетевшую совсем не в те дали пчелу по стене и с картинным поклоном распахивает дверь. Олеся фыркает, словно норовистая лошадь, задирает нос и заходит внутрь. Тимур смотрит ей в спину и застывает. Серый толкает его в сторону раз, другой и, ничего не добившись, заглядывает ему за плечо.

Солнце льется в небольшое стеклянное окошко под потолком и падает на темный пол. Сверкающие пылинки танцуют в лучах. Не как хмарь, нет. Пыль совсем не напоминает беспощадную ржавую пелену. Она другая, более легкая, волшебная, и Олеся становится совсем иной, войдя в нее. Сквозь светлую бесформенную футболку проступают контуры стройной девичьей фигуры, золотятся тонкие пряди, которые выбиваются из-под шляпы, на едва подернутой загаром коже играет свет и тень – девушка выглядит юной феей, по какой-то прихоти переодевшейся в человека. Она поворачивается легким танцующим па, небрежно бросает ведерко с инструментами в темный угол бытовки, смотрит яркими голубыми глазами, и солнечная пыльца закручивается вокруг каждого ее движения.

– Ну? Чё уставились? – произносит фея и смачно чихает.

Пыль взметается во все стороны, лезет в нос, попадает в разинутый рот Тимура. Тот глотает ее, кашляет и отвечает:

– Ты очень красивая.

Олеся не верит, тянется рукой к шляпе и смотрит исподлобья:

– Ну да, конечно. Полдня работала в огороде, перемазалась, как свинья, потная, непричесанная – красота так и прет!

– Прет, – с глупой улыбкой кивает Тимур. – Ты просто не видишь, как танцует вокруг тебя солнечный свет. У тебя красота такая… природная… Как у лесной нимфы.

Олеся замирает с наполовину снятой шляпой. На ее щеках вспыхивает румянец.

Серый отступает, отчетливо чувствуя себя третьим лишним, делает пару шагов к дому и вдруг в наступившей тишине слышит чужие голоса. Кто-то громко восхищенно ругается прокуренным басом, слышен топот, нервный смех, скрип колес. Они не спускаются с холма, а поднимаются со стороны мертвой деревни, по улице.

Серый напрягается. Это точно не хозяева. Близнецы никогда не издают никаких посторонних звуков, у них подчеркнуто правильная и старомодная речь, лишь иногда можно услышать звонкий смех, синхронный до жути. У них одинаковые молодые голоса, несмотря на то, что Зет зачастую разговаривает чуть ниже брата и с хрипотцой. Они не ходят, а крадутся, словно кошки на охоте. Чтобы они матерились на всю улицу, топоча, словно стадо слонов? Никогда.

– Ну прости, что я такой дурак! – вдруг громко говорит Тимур в ответ на слова Олеси.