Ненасыть

Серый мужественно проглатывает хулиганское: «Так точно, майор Прапор!» и кивает, чуть не лопаясь от смеха. Поликарп. Это же надо было такое выдумать! Какое же у него было в детстве сокращение? Карпыч? Киса?

Подхихикивая время от времени, Серый заканчивает поливать огород, помогает вынести старые доски из бани, а потом Прапор утягивает его вместе с красками в мастерскую – разукрашивать шахматы. Их Прапор с Васильком делают для хозяев и собираются подарить со своей стороны, когда те принесут им вещи. Как выясняет Серый, поначалу Прапор просто собирался выпилить шашки, но в Васильке взвыла душа ювелира и потребовала прекрасного. С деревом ювелиру непривычно, но он с помощью Прапора быстро приноравливается, и за три дня они создают и королей, и коней, и всю остальную армию. Дело у Серого маленькое – покрасить в черно-белые цвета все это добро. Он водит кисточками, расписывает тонкие детальки и, увлекшись, добавляет нарядам черных белые узоры, а белым – черные. В мастерской только он и Василек – Прапор, взяв инструменты и доски, ушел в комнату к маме прибивать полочки и прощупывать почву.

– Красиво, – оценивает Василек работу, шелестит страницами и тянет уважительно-удивленным тоном: – Я думал, ты просто время убиваешь, а ты, оказывается, профессионал!

Серый на пару секунд отрывается от разукрашивания зубчиков ладьи и видит, что Василек втихаря открыл его блокнот и сейчас рассматривает рисунки.

– Да что там… – буркает Серый, порозовев от удовольствия, и выводит на слоне белую завитушку. – Я больше для себя рисовал всегда. Только за год до хмари в художку пошел. Ну, в смысле в кружок.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Талант! Жаль, что хмарь… пришла.

Василек качает головой, рассматривая рисунки, и затихает. Серый вновь поднимает голову. Василек смотрит на собственный портрет: застывшая, болезненно-худая фигура, высоко вскинутая голова с распахнутыми глазами, в которых отражаются вороны, из лица лезут перья, а на руках – птичьи когти.

– Крипово, – говорит Василек ровным голосом и, вырвав страницу, захлопывает альбом.

Возмущенный такой наглостью Серый открывает рот, но все слова застревают в горле.

Василек с улыбкой наклоняет голову набок, выворачивая шею под каким-то острым, немыслимым для человека углом. В его опустевших, лишившихся всякого намека на разум, глазах мелькает белая пленка – и Серого остро пронзает понимание, что в мастерской они совсем одни, что здесь хорошая звукоизоляция, что это существо сидит между ним и дверью и что он даже закричать не успеет. Кисточка падает на пол, руки сами хватают что-то тяжелое и металлическое. Серый вскакивает и шарахается назад, готовясь отбиваться. Но Василек, побуравив его стеклянными глазами, заталкивает рисунок себе в рот и начинает жевать. Бумага пару секунд хрустит, но сдается под напором челюстей. Какое-то время в мастерской стоит лишь влажный чавкающий звук. Василек улыбается, глядя на Серого, жует, а затем сглатывает и то ли сочувственно, то ли издевательски спрашивает:

– Что? Испугался?

И от этой улыбки Серому хочется убежать с позорным визгом.

– Т-ты что такое? – выговаривает он. Непослушные губы трясутся, голос предательски срывается.

Василек моргает, выпрямляется и хлопает глазами так, словно ничего не понимает.

– А? Ты чего? – и в голосе его появляется опаска. – Серый, может, опустишь болгарку?

Серый не поддается. Он слышит ложь, хотя испуг у Василька выглядит весьма натурально.

– Что ты такое? – повторяет он и поудобнее перехватывает инструмент. Руки начинают предательски подрагивать – железяка довольно-таки тяжелая. – Ты не человек!

– Я? – брови Василька ползут вверх, губы изгибаются в улыбке, и между ними вместо зубов мелькает нечто сплошное, зазубренное, словно пила. – Я человек, конечно. Серый, что с тобой?

Ложь снова бьет по ушам, и Серый упрямо мотает головой, бросает взгляд на дверь. Болгарка оттягивает руки, пальцы белеют от напряжения. До выхода далеко. Ударить по голове и проскочить? Но напасть первым слишком страшно, да и Василек спокойно сидит на месте, словно не собирается ничего делать…

– Человек в теле чудовища – совсем не то, что чудовище в теле человека. А если учесть, что страшнее чудовища, чем человек, не существует, то смысл этого выражения вообще… меняется, – со странным выражением лица говорит Василек и вновь открывает альбом. – Тебе все показалось.

– Ага, – Серый судорожно кивает на альбом. – Это что сейчас такое было?

Василек опускает голову и проводит пальцем по оборванному краю.

– А что сейчас было? Никакого моего портрета здесь не было, а я не терял над собой контроль. А ты ничего не видел. Ты краской надышался. Хочешь, открою окно?

Пока Серый колеблется, Василек с лукавой улыбкой откладывает альбом и встает. Ловкие пальцы тянутся к оконной раме, крутят ручку, и в мастерскую врывается свежий ветер. Василек вновь садится на место и насмешливо смотрит. От таких будничных действий становится легче.

Серый топчется, неуверенно переспрашивает:

– Так человек в теле чудовища или чудовище в теле человека?