— Ваше Высочество, — Румянцев повернулся к Винсу и протянул мальчишке тяжелый сверток, — пожалуйста, наденьте кольчугу. Если ваш батюшка не против.
В слове «батюшка» Виктор угадал легкое ехидство, но не стал это комментировать. Просто кивнул.
— А пистолет дадите? — с восторгом растопырил глаза Винс.
— Нет! — хором сказали Виктор, Румянцев и Соболев.
— Воспитатели, — фыркнул Эрик. — Гувернеры, дуэньи и родители. Ну все, теперь я спокоен за будущее Империи. Пойду бдеть у входа. Передавайте поклон Её Высочеству Юлии.
В городе было тихо. С площади доносилось гудение толпы, но вроде не агрессивное. Люди молились, а не стремились проломить голову ближнему.
По улицам шагали патрули стражи. С Виктором они вежливо здоровались, на остальных и ухом не вели — раз идут в компании со следователем, значит, так надо. В паре патрулей Виктор увидел не только стражников, но и военных из гарнизона. Судя по тому, что парни были хоть и в форме, но без брони, — это чья-то личная инициатива, а не приказ воеводы.
И то хорошо.
Мирных гнездовцев на улицах было немного, но кое-кто все-таки вышел по делам. На углу Печной улицы и бульвара княгини Софьи сидел знакомый сапожник. Женщина в потертом плаще быстро шла с корзиной снеди — видимо, с базара. Куда-то спешил чиновник, за ним увязался было попрошайка, но увидел стражников и свернул в переулок. Старик копался в палисаднике, а девица в форменной курточке университета уговаривала его поберечь спину и подождать, пока она переоденется и сама изничтожит сорняки. Дед многословно возражал — мол, ты, внученька, со своей наукой росток крокуса от одуванчика не отличишь, погубишь всю красоту.
«Да неужели», — мрачно хмыкнул про себя Виктор.
Радоваться было рановато, все еще может перевернуться в мгновение ока, но есть надежда, что — удержали. Что город не полыхнет от горя и неизвестности.
За пару кварталов до дома Анны Виктору стало не по себе. Остро захотелось обнажить меч, использовать Благословение, отправить Винса с Румянцевым куда подальше и…
Что «и», он сказать не смог бы.
Просто как-то тревожно было. Как тогда, в морге, рядом с хрипящим зомби.
У забора дома Анны Мальцевой верещал тощий молодой парень в затасканной монашеской рясе и с горящей лампой в руках.
— Ведьма! Князя погубила, людей его убила, теперь к нам руки тянешь! — визгливо заорал он и пнул калитку.
— Все зло от колдунов! — заплетающимся языком вторил ему еще один тип. Судя по всему — пьяный достаточно, чтобы море стало по колено.
Еще несколько человек в сторонке подзуживали монашка.
За забором заливался лаем пёс.
— Чую! — орал тип в рясе. — Чую магию, темную, злую, страшную. Очистим огнем, братия!
Калитка дрожала под пинками, но пока не поддавалась. Оборванец попытался плеснуть на нее масла из лампы, но промахнулся и отпрыгнул от вонюче дымящей лужи на брусчатке. Группа поддержки взволновалась и пошла к забору — шатать.
Винс рванулся вперед. Виктор поймал его за шкирку, удержал и задвинул себе за спину, мельком пожалев, что наотрез отказался от имперской охраны. Было бы кому препоручить пригляд за наследничком.
— Вы их сейчас бить будете? — с надеждой спросил пацан.
— Обойдутся, — бросил Виктор. — Стой здесь.
Виктор узнал крикуна. Монах Еремей частенько путался у стражников под ногами, закатывая пламенные проповеди о добродетелях и смирении. Энтузиазм он демонстрировал с избытком, но увлечь аудиторию получалось так себе. Чего-то не хватало. То ли харизмы, то ли красноречия, то ли образования и опыта.
Виктор подошел к монашку и мрачно навис над ним. Остальные сделали шаг назад — кидаться на стражника народ пока не рвался.
— Ты! — восторженно завопил монах. — Ты рыцарь света, ты божий воин, ты убьешь черный ужас, правда?!
— Что, Ерёма, совсем поехал? — поинтересовался Виктор. — Шел бы в обитель.
— Там! Там зло! Ведьма, злая колдунья, она сожрала смерть и жизнь сожрет! Ты же видишь!
И я вижу! Божий огонь горит во мне, и, если я не дам ему выхода, он сожжет меня…
Виктор придержал его за плечо и пристально посмотрел на сочувствующих. Чуть скривился — видите же, человек не в себе. Шли бы вы.
Люди отводили глаза, но не расходились.
— Что же ты, инок, так не к месту великих цитируешь? — строго спросил Петр Румянцев, подходя к монаху. — Не стыдно?
— Чего?! — вскинулся Еремей.
— Кто хочет наказывать других, должен сам быть безупречен. Поройся же в своей совести, и ты увидишь, должен ли ты наказывать, или следует наказать тебя самого. И если ты требуешь правого суда для других, то нужно, чтобы такой же суд был применен и к тебе, — выдал Румянцев на одном дыхании. — Ты безупречен, инок? А вы, — он повернулся к остальным и чуть повысил голос, — безупречны?
Народ слегка попятился.
— Так какого хрена вы тут столпились и пакостите докторше?! — рявкнул Виктор на понятном им языке. — А ну, пошли вон!
Люди стали расходиться, негромко приговаривая: «Ну их к лешему, скандалистов. Умник еще ничего, а ежели амбал-стражник по зубам приложит?»
— Но ведь ты… — негромко и горько сказал Еремей, — видишь?
— Вижу, — кивнул Виктор. — Здесь нет зла, — добавил он с абсолютной уверенностью. — Иди.