— Товарищи, я счастливъ имѣть честь говорить сегодня на нашемъ собранiи, гдѣ съ равными правами присутствуютъ и тѣ, кого гнали и считали людьми низшаго порядка и тѣ, кто ихъ гналъ. Я вижу въ этомъ начало осуществленiя священнѣйшихъ принциповъ революцiи — свободы, равенства и братства. Быть можетъ, люди старшаго поколѣнiя почувствуютъ нѣкоторое недоумѣнiе, почти испугъ, ихъ омертвѣлые мозги, пожалуй, сразу не въ состоянiи воспринять все то, что теперь совершается. Испугъ, однако, совсѣмъ не обоснованный. Надо понять и прiять, именно — прiять то новое, что принесла намъ революцiя въ дѣлѣ воспитанiя ребенка. Надо увидѣть дѣтей въ аспектѣ революцiи. У дѣтей свои представленiя о физическомъ мiрѣ, и мы не можемъ и не должны искажать ихъ своими отвлеченными понятiями и фантазiями. Время няниныхъ сказокъ отошло въ безвозвратное прошлое. Съ приходомъ къ власти рабочихъ и крестьянъ старая жизнь умираетъ и отпадаетъ, подобно тому, какъ отпадаетъ кожа змѣи, когда та ее мѣняетъ. Напрасно стараться повернуть къ прошлому. Вамъ ясно сказано всею революцiею: — «къ прошлому возврата нѣтъ». Въ новомъ обществѣ не будетъ и не должно быть, прежде всего, — семьи. Папы и мамы больше нѣтъ. Женщина объявлена равноправной, ей открыты всѣ жизненные пути и она не можетъ быть больше матерью и воспитательницей ребенка. Она, — пока ничего другого намъ не дала еще пролетарская наука — только производитъ его на свѣтъ. Въ пролетарскомъ государствѣ дѣти исключаются изъ семьи, они обобществляются, удаляются отъ тлетворнаго влiянiя родителей — и между тѣми и другими не можетъ и не должно быть никакой внутренней связи. Естественно, что съ умиранiемъ семьи должно умереть и понятiе о Родинѣ и патрiотизмъ, какъ чувство ненужное прежде всего, а потомъ и вредное. Ubi sum — ibi раtriа. Гдѣ мнѣ хорошо — тамъ и моя Родина. И это явленiе, — прошу это запомнить, — не политическое, не соцiальное даже, но явленiе космическое. Къ этому ведетъ нашъ священный завѣтъ равенства. Ибо не можетъ быть равенства тамъ, гдѣ одинъ гордится тѣмъ, что онъ родился въ Англiи, а другой униженъ тѣмъ, что его родина — какая нибудь Полинезiя. Оба равны, ибо Родина ихъ вселенная — Космосъ.
И долго еще и все на туже тему говорилъ Засѣкинъ. Нетерпѣливая толпа стала плохо его слушать. То тутъ, то тамъ кто-нибудь тихонечко прокрадывался къ выходнымъ дверямъ и скрывался съ засѣданiя. Матвѣй Трофимовичъ послѣдовалъ примѣру этихъ людей. Ему все было — все равно.
Когда онъ вышелъ на улицу — долго оглядывался, осматривался, да точно-ли это онъ идетъ по давно знакомой улицѣ, да не сонъ-ли все это?.. Какъ-же все это случилось? Какъ же вошла въ гимназiю эта толпа и простымъ голосованiемъ отмѣнила преподаванiе Закона Божiя, отмѣнила баллы, экзамены, спрашиванiе учениковъ, въ сущности отмѣнила и самую науку? Когда-же случилось то, что дало возможность этому невозможному стать возможнымъ? Матвѣй Трофимовичъ напрягалъ память и вспомнилъ: — вчера утромъ Параша съ торжествующимъ видомъ подала ему листокъ, подобранный ею на улицѣ. Матвѣй Трофимовичъ отлично помнитъ этотъ грязный листокъ, напечатанный на плохой бумагѣ. Онъ даже и вниманiя на него не обратилъ. Теперь, вернувшись домой, онъ досталъ его и сталъ перечитывать.
. . «
Матвѣй Трофимовичъ не могъ вчера уяснить, что это манифестъ новой власти, пришедшей на смѣну Временному Правительству. Новая власть уже осуществляла свои права и вотъ почему на ихъ гимназическомъ совѣтѣ, обычно такомъ строго замкнутамъ преподавательскимъ составомъ и Родительскимъ комитетомъ предсѣдательствовалъ сторожъ Антипъ и присутствовали солдаты, матросы и рабочiе…
Но вѣдь это не они отмѣнили Законъ Божiй, выгнали Бога изъ гимназiи… Не они потребовали Марксистскаго метода въ преподаванiи математики. Имъ до этого никогда не додуматься…
Это сдѣлалъ… Володя!.. Мой Володя!..
XVII
Въ большой открытой машинѣ, взятой изъ Царскаго гаража, покачиваясь на глубокихъ кожаныхъ подушкахъ, Володя этимъ вечеромъ ѣхалъ, на Петроградскую сторону въ циркъ «Модернъ».