Ненависть

Все это дорогой замѣчалъ отецъ Петръ. «Словъ нѣтъ», — думалъ онъ — «сумѣли они своего достигнуть… Выгнали людей изъ домовъ, изъ семьи на улицу. «Обобществили» народъ. Всѣхъ «оработили». Каждаго обротали и на каждаго надѣли хомутъ, Дѣлъ навалили. Стой въ очереди за пропитанiемъ, несись на другой конецъ города за справкой, за квитанцiей, за заборной книжкой, мчись на лекцiю, на собранiе, на прогулку, на экскурсiю… Стройся, слушай, что тебѣ говорятъ коммунисты и молчи!.. молчи!!. молчи!!! Рабы!».

Церковь была биткомъ набита народомъ. И въ оградѣ стояла толпа. Невидимыми путями распространился слухъ, что служить будетъ старый протоiерей отецъ Петръ, сослужительствовавшiй самому патрiарху Тихону и что вѣроятно онъ что-нибудь скажетъ. Проповѣди, не одобренныя Чекою, были запрещены въ совѣтскомъ союзѣ. Но отца Тегиляева помнили старики и знали, какъ онъ умѣетъ служить и какъ онъ бывало сильно и краснорѣчиво говорилъ.

Изъ малыхъ вратъ, прiоткрытыхъ служкой, отецъ Петръ посмотрѣлъ на прихожанъ. Все больше — старики и старухи. Въ храмѣ было свѣтло. Прозрачные лучи сквозь большiя многостекольныя окна низали храмъ косыми полосами, упадали на позолоту, на прекрасную роспись иконъ Елизаветинскихъ временъ. За этими полосами тутъ, тамъ покажется въ розовой дымкѣ молодое лицо. Копна волосъ на темени, сжатыя надъ переносицей брови узкiе глаза. Знакомый суровый видъ совѣтскаго молодняка. Вуз-овцы въ косыхъ рубашкахъ. Красноармеецъ въ сѣрой шинели. Черная куртка чекиста. Малиновые четыреугольники петлицъ. Сурово нахмуренное лицо. Что они?.. Зачѣмъ?.. И опять старики съ лысыми и сѣдыми трясушимися головами, старухи въ шляпкахъ «довоеннаго времени», въ длинныхъ платьяхъ, отъ грязи и снѣга подобранныхъ потертыми старыми резиновыми «пажами».

Отцы и матери разстрѣлянныхъ, замученныхъ дѣтей, «классовый врагъ», умирающiе отъ голода «лишенцы», лишенные права на трудъ и хлѣбъ, тихо вымирающая старая Императорская Россiя.

Имъ-ли скажетъ онъ свои сокровенныя мысли, имъ-ли проповѣдуетъ подлиннаго Христа?.. Не имъ… Они и такъ знаютъ Христа и горячо въ Него вѣруютъ. Они Его не забыли… О нихъ его усердная молитва… Вотъ какая гора записокъ лежитъ на деревянномъ подносѣ — и все — «за упокой»!.. Вымираетъ, выбивается, разстрѣливается, замучивается въ чекистскихъ подвалахъ старая Россiя. Слезы давно выплаканы. Сердца ожесточены голодомъ и терроромъ… Имъ осталась еще молитва. Да и та на половину запрещена… Онъ скажетъ свое огневое слово вотъ тѣмъ, кто смотритъ съ нескрываемымъ любопытствомъ и презрѣнiемъ на золото украшенiй, на ободранныя иконы, кто прислушивается съ насмѣшливой улыбкой къ тому, что читаетъ на крылосѣ чтецъ.

Отецъ Петръ отошелъ отъ малыхъ вратъ.

Четко и ясно читалъ псаломщикъ. Любительскiй хоръ, устанавливался на крылосѣ. Пришла Ольга Петровна съ Женей и Шурой. Она сговаривается съ остальными пѣвчими. Она знаетъ, какъ любитъ ея отецъ, чтобы пѣли. Чуть слышно, въ полголоса, подъ сурдинку напѣваютъ, даютъ тонъ. Точно въ оркестрѣ настраиваютъ инструменты.

Послѣднее слово проскомидiи отдалось эхомъ въ высокомъ, свѣтломъ куполѣ. Въ наступивщей тишинѣ мѣрно звякаютъ кольца кадила передъ иконостасомъ и поскрипываютъ сапоги отца дiакона. Медленно и торжественно открываетъ Царскiя врата отецъ Петръ и благоговѣйно произноситъ возгласъ.

— Аминь, — отвѣчаетъ хоръ, и дивными, звенящими голосами разносится къ самому куполу его аккордъ.

«Хорошо спѣли», — думаетъ отецъ Петръ. Рокочущимъ басомъ дiаконъ говоритъ ектенiю. Служба идетъ чинно и мѣрно. Точно и нѣтъ никакой совѣтской антихристовой власти. Ни выкриковъ, ни театральныхъ, драматическихъ прiемовъ, введенныхъ «обновленцами», у кого невѣрующiй Александръ Введенскiй, прозванный въ народѣ «митрополитомъ Содомскимъ и Гоморрскимъ» поощрялъ обращенiе молитвы въ храмѣ въ нѣкiй кощунственный театръ.

Умилителъно нѣжно пропѣли «Херувимскую», которую вела за собою несказанно прекраснымъ голосомъ Женя, и вотъ уже вступило тихое, внятное, четкое «Вѣрую». Отецъ Петръ совсѣмъ ушелъ въ служенiе. Три старухи и Женя прiобщались святыхъ Даровъ, Ясно и проникновенно читалъ отецъ Петръ стоя съ чашей у алтаря передъ-причастныя молитвы и Женя звонкимъ голоскомъ повторяла за нимъ и пришепетывая лепетали старухи. Послѣ причастiя радостенъ и свѣтелъ былъ точно пронизанный солнцемъ выкрикъ стройнаго хора:

— Видѣхомъ свѣтъ истинный, прiяхомъ Духа Небеснаго, обрѣтохомъ вѣру истинную, нераздѣльнѣй Троицѣ покланяемся: — Та бо насъ спасла есть.

Конецъ службы. Сзади у ящика церковнаго старосты — движенiе. «Шапочный разборъ».

Отецъ Петръ неслышными шагами вышелъ на амвонъ и сталъ передъ Царскими вратами. Въ рукахъ онъ держалъ старинный Петровскiй крестъ. Голубые глаза отца Петра сiяли необычнымъ свѣтомъ. Худое, изможденное лицо было прекрасно.

Шорохомъ пронеслось по церкви: — «проповѣдь… Господи!.. Вѣдь запрещено… Или не знаеть?.. Предупредить его?.. Да какъ»…