Ненависть

— И-и, родная!.. Сколько ихъ тутъ проходитъ… Развѣ кого упомнишь?.. Иной день двѣсти и поболѣе разстрѣлянныхъ бываетъ… Какъ на Ленина, помните, покушенiе то было такъ народа въ тотъ день положили безъ счета и молодыхъ и старыхъ. Извѣстно — народная власть — не Царская… Милости отъ нея не жди.

Завѣдующiй, лѣтъ тридцати хмурый мужчина интеллигентнаго вида, красноносый и, похоже, что нѣсколько и пьяный, просмотрѣлъ записку и холодно сказалъ:

— Къ глубочайшему моему сожалѣнiю, уважаемая гражданка, тѣла протоiерея Петра Тегиляева выдать вамъ не могу.

— Позвольте… Но, почему?.. Въ запискѣ сказано… Я столько хлопотала… Это-же изъ самой Чрезвычайной комиссiи.

— Точно, многоуважаемая гражданка, все написано такъ, что я даже прямо обязанъ вамъ выдать для погребенiя тѣло гражданина Тегиляева… Но я не могу этого сдѣлать по той простой причинѣ, что у меня этого тѣла уже нѣтъ…

— Куда-же оно дѣвалось?..

— Привезшiе тѣло чекисты мнѣ сказали, что въ предупрежденiе открытiя новыхъ мощей… Какъ смерть послѣдовала при совсѣмъ особыхъ обстоятельствахъ… ну религiозные предразсудки въ народѣ не совсѣмъ еще вытравлены… И тоже, какъ это у насъ и раньше въ голодный 1921-й годъ практиковалось… Тѣло передано китайцамъ, порублено ими и еще днемъ отвезено въ Зоологическiй садъ на кормленiе звѣрямъ… Мучениковъ въ совѣтской республикѣ быть не должно… Не должно-съ!..

Нѣсколько долгихъ и очень тяжелыхъ мгновенiй Ольга Петровна молча стояла противъ завѣдующаго учетомъ тѣлъ. Взглядъ ея былъ пронзителенъ и полонъ глубокаго горя.

— Та-акъ, — наконецъ, тихо и странно спокойно сказала она. — По всему видно — вы человѣкъ образованный… Такъ вотъ… Вы вѣроятно знаете, что Римскiе императоры отдавали въ циркѣ христiанъ на растерзанiе хищнымъ звѣрямъ. Тѣла мучениковъ бывали пожраны… Это, однако, не помѣшало церкви признать ихъ великомучениками и установить почитанiе ихъ…

Съ громаднымъ изумленiемъ завѣдующiй смотрѣлъ на Ольгу Петровну. Онъ даже всталъ передъ нею и, низко кланяясь, сказалъ въ какомъ-то раздумьи:

— Уважаемая гражданка, — голосъ его звучалъ торжественно, — вы правы, вы совершенно правы!.. Совѣтская власть, оказывается, маленькую промашку сдѣлала… Ваше счастье, что никто нашего разговора здѣсь не слышитъ… Можете идти-съ!.. Я ничѣмъ вамъ помочь не могу-съ! Записывайте великомученика Петра въ ваши святцы…

Ольга Петровна повернулась и, шатаясь отъ слабости, давясь отъ слезъ, вышла изъ конторы.

Она совсѣмъ не помнила, какъ вернулась домой.

* * *

Съ этого дня страшная, жуткая тишина, тишина смертнаго часа установилась въ домѣ Жильцовыхъ. Послѣдняя тоска вошла въ него. Жизнь стала обреченная. Голодъ, холодъ, суета совѣтской жизни обступили ихъ и вытравили всѣ интересы. Была одна дума — какъ бы поѣсть… И эта дума была у всѣхъ. Никто не думалъ сопротивляться. Никто ни во что больше не вѣрилъ и ни на что не надѣялся.

Страшное царство Сатаны наступило на Святой Руси…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Годы, какъ дни, и дни, какъ годы — длинные, безконечные, безпросвѣтные, тяжелые. Кажется, никогда сонъ не смежитъ глаза. А когда и заснешь — громоздятся кошмары — чудятся ужасы голодной смерти, ссылки на сѣверъ, разстрѣла безъ суда.

— Дожить-бы!..

Страшный свистящiй шопотъ, не голосъ. Точно изъ-за гробовой доски кто сказалъ эти полныя лютаго отчаянiя слова.

Въ бѣломъ сумракѣ свѣтлой Петербургской весенней ночи на старомъ диванѣ, постланномъ грязнымъ давно не стираннымъ бѣльемъ, поднимается фигура въ бѣломъ. Борисъ Николаевичъ садится на диванѣ и скребетъ ногтями по груди и поясницѣ. Головой къ его изголовью стоитъ желѣзная кровать, и на ней, завернувшись въ ветхое одѣяло лежитъ Матвѣй Трофимовичъ. Онъ откликается и отвѣчаетъ чуть слышнымъ шопотомъ.

— Что себя мучишь?.. Легче отъ этого не станетъ… Всѣми оставлены и самимъ Господомъ Богомъ позабыты… А когда-то!.. Въ Европу лѣзли, Европу усмиряли… Царей спасали!.. Своего спасти не смогли!..

— Надежда Петровна писала… Пахать крестьяне и казаки не хотятъ въ кол-хозахъ… Не желаютъ работать на совѣтскую власть. Хотятъ своего… Собственности!..

— Что они могутъ… Крестьяне… Голодные… Безоружные… Разрозненные, безъ вождей, безъ руководителей… Придутъ красноармейцы… Артиллерiя… Вонъ на Кавказѣ возстали, такъ, слыхалъ я, аэропланы бомбы бросали по безоружнымъ ауламъ… Ихъ такъ легко усмиряютъ красноармейцы.

— Свои-же крестьяне.

— И песъ волка рветъ, а одной породы. Прикормлен человѣкомъ.

— Не такъ уже и они-то прикормлены. Паекъ, слыхал я, опять уменьшили. Чтобы кончилось это все — надо… Надо бунтъ… Бунтъ въ городахъ, столицахъ…

— Бунтъ, въ городахъ?.. Да развѣ это возможно?..