Ненависть

В это время в воротах показались близнецы Агафон и Ефим Куликовы. Они были явно навеселе. Нетвердо ступая, они приблизились к Елизару и сказали, кланяясь хозяину:

— А мы к тебе, земляк.

— К тебе, сусед, по одному делу…

— Милости просим,— кивнул Елизар и отодвинулся в сторонку на дровосеке, давая гостям место.

Но братья продолжали стоять. Они, видимо, не знали, как приступить к делу, за которым явились. И Елизар, заметив их заминку, сказал:

— Вы, я вижу, того — недопили?

- С нас хватит…— загадочно ухмыльнулся Ефим.

— Для такого дела вполне достаточно,— подтвердил Агафон.

Для какого же дела? — спросил Елизар, чувствуя, что у него озноб пошел по коже.

Уговор дороже денег. Мы с братом помним клятву перед божьим храмом! — мрачно потупясь в землю, пояснил Ефим.

— Я все скрозь помню! — с вызовом глядя на близнецов, сказал Дыбин.

— Фальшивая клятва, значит, вышла? Покривил перед господом богом на старости лет душой? Через неделю, сказывают, Белоградовский хутор на песочек переселяют. Л гам очередь и за нашим Арлагулем. Вот тебе и клятва твоя одно богохульство. А раз так — ложись, как уговаривались. Башку на дровосек, концы — в воду! — строго сказал Агафон.

— Как договаривались,— поддержал Ефим.

— Это как так — ложись? — спросил Елизар чужим голосом, заметив в руках Ефима топор, насаженный на новое, грубо обделанное топорище.

— Очень просто. Дровосек под тобой. Ложись.

— Ого! Стало быть, вот этим самым топором, земляки?

— Этим. Не бойсь, он у нас как бритва. Я его на наждачном точиле сегодня выправил — осечки не будет,— заверил без тени на шутку Ефим.

— Ну это вы, бросьте! — сказал Елизар, чувствуя противный озноб в позвоночнике.

— Ага, трусишь?! — крикнул с торжествующим злорадством Агафон.

— Душа в пятки ушла? — подхватил в том же тоне Ефим.

— Это я-то — трусить?! — глуховатым от гнева голосом спросил Елизар Дыбин, медленно поднимаясь с дровосека.— Это я-то трушу?! — повторил он, точно задыхаясь.— Да я вас, варнаков, как кобелей, обоих сейчас прижму — не пикнете! У меня на таких, как вы, недоносков силы хватит. Да только рук марать не хочу, а пуще всего — своей совести. Посмотрим, кто из нас тру-соватей.

Смерив братьев с ног до головы полным презрения взглядом, Елизар рывком расстегнул ворот чистой холщовой рубахи. Потом он встал на колени и положил голову на дровосек. В упор глядя на побледневших близнецов немигающими глазами, Елизар требовательно проговорил:

— Рубайте!

Ефим Куликов сделал нерешительное движение вперед и тихо сказал:

— Закрой глаза.

— Ну нет, шалишь, сусед. Такого уговору не было.

— Закрой, тебе говорят, богохульник! — крикнул Агафон Куликов из-за спины стоявшего с топором в руках брата.

— Рубай, выродок. Не томи душу,— сказал Елизар Дыбин, продолжая смотреть в упор на Ефима.

— Ты зажмуришься али нет? В последний раз говорю,— заявил Ефим и, не выпуская из рук топора, деловито принялся засучивать рукава залатанной ситцевой рубахи.

Елизар, сдерживая гулкое, порывистое дыхание, продолжал смотреть в упор на близнецов.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, не появись в распахнутых воротах сын Елизара — Митька Дыбин. Митька бросился со всех ног к отцу.

Елизар при виде сына спокойно сказал ему:

— Подай-ка мне, Митрий, оглоблю. А сам берись за пешню. Мы сейчас с тобой этих выродков бить станем…

И, стремительно встав на ноги, выпрямившись во весь богатырский рост, Елизар решительно двинулся на своего палача.

Ефим Куликов, попятившись от Елизара, наступил на ногу хоронившегося за его спиной брата. Агафон, взвыв от боли, ринулся, прихрамывая, наутек. А следом за братом, бросив топор с необделанным топорищем, бойко заработал босыми ногами и Ефим Куликов. Весь съежившись, втянув клинообразную лохматую голову в узкие

плечи, он улепетывал вдоль хуторской улицы с такой прытью, что его немыслимо было догнать и на самом резвом окатовском рысаке!

Позднее, когда Елизар Дыбин ужинал с Митькой среди открытого двора, уплетая зажаренного сыном дарового гусака, Митька сказал отцу:

— Не подойди я, они бы, пожалуй, сдуру тебя зарубили, тятя.

— Вполне могли, выродки. Да я на них за это сердца не имею. Такие мне по душе. Придется нам выпить с ними мировую. Теперь мы квиты.

— А как же насчет Азарова? Подвел он тебя под монастырь, тятя, выходит? — спросил Митька.

— С Азаровым у меня разговор будет теперь особый…— обгладывая гусиную ножку, сказал, уклоняясь от прямого ответа, Дыбин.

Председатель сельрабочкома Увар Канахин глубокой ночью возвращался с партсобрания. Брел он окольными путями, неровным шагом, как полупьяный, поминутно спотыкаясь о придорожные кочки. В горле было сухо и горько, словно он наглотался желтой полынной пыли. В голове стоял тошнотный угар, которым дурманят человека цветущие табаки. Как обожженные, горели ладони. А в ушах все еще звучал высокий голос секретаря партячейки Ивана Надеева, мучительно медленно дик-тонавшего секретарю партсобрания слова единогласно принятого решения.