Ненависть

Тотчас же узнав Елизара, Увар молча подал ему плотный большой конверт с запиской директора.Приняв в руки конверт, Елизар испытующе долгим взглядом осмотрел Увара Канахина. Потом, подойдя к порозовевшему от восхода окну, он так же долго разглядывал конверт и, наконец осторожно разорвав его, извлек записку и стал читать ее, беззвучно шевеля чуть подрагивающими от волнения губами.

Увар и Филарет с ревнивым вниманием следили за Елизаром и видели, как зябко подрагивали его большие, согнутые в локтях руки, как все беспокойнее покашливал этот могучий — косая сажень в плечах — человек с изумленно смотревшими на мир широко раскрытыми глазами ребенка.

Покончив с чтением записки, которое, как видно,давалось ему нелегко, Елизар облегченно вздохнул, вытер тыльной частью ладони крупные капли пота с высокого лба и, бережно вчетверо свернув записку, спрятал ее вместе с конвертом в нагрудный карман старенькой — со времен гражданской войны — выцветшей гимнастерки. Затем, присев на лавку, сказал, ни к кому не обращаясь:

Вот это задача: на все четыре действия. Што ж, придется решать!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Роман Каргополов плохо помнил отца. Не знал он и родных мест. По рассказам матери, родом были они с Поволжья, а в степи Северного Казахстана пришли с переселенческой партией. Выгнали из Поволжья нужда и жестокое безземелье. В ту пору, когда после длительного гужевого пути, обнищавшие и голодные, дошли переселенцы до этих степей, минуло Роману два с половиной года. Отец его на пути потерял последнюю лошадь. Там же он бросил посреди пыльного проселка разбитую телегу, уложил малолетнего сына в чужую повозку и, чудом дотянувшись до облюбованного ходоками места, тотчас занемог. Затем, оправившись кое-как от недуга, он пошел по кабальным поденщинам.

Дальнейший ход событий, определивший судьбу отца, долгие годы был чагадкой для Романа. Слышал он от людей, что отец был человеком безобидным, безукоризненно честным и необыкновенно набожным. Выпив, он старался уйти от пьяных дебошей и побоищ, до которых были так охочи его односельчане. Но все это в корне противоречило тому, что вдруг случилось с отцом. Работая на поденщине у местного торговца, он похитил из лавки три напильника, был пойман с поличным и судим самосудом по местным неписаным законам. Говорят, его водили, увешанного этими напильниками, по улицам хутора, били в заслонки, осыпали золой, не жалели для Кар-ГОПОЛОва скверного слова. Тогда, вырвавшись из беснующейся толпы, он бросился на торговца и прямым ударом по темени навсегда лишил его рассудка, а сам тут же бесследно исчез. Мать не раз говорила Роману, что его отец ушел на родину, но, не достигнув ее, умер без покаяния в какой-то глухой уральской деревне.

И вот с тех пор, как только стал помнить Роман свое босоногое, бесприютное детство, как пошел он из-за куска хлеба по чужим людям, росла в нем глухая, неосознанная ненависть к спесивой, сытой жизни хозяев. Он бессознательно повиновался неукротимой силе этого глухого, внутреннего протеста, и нередко бывало так, что доселе покорный и исполнительный работник Роман Каргополов вдруг ни с того ни с сего уходил из-под жестокой хозяйской воли, бросал опостылевшую ему чужую работу. Целыми днями, а то и неделями, в самое горячее, страдное время он безвыходно сидел в своей вросшей в землю избушке и стойко выслушивал горькие материнские сетования на нужду.

Но, несмотря на это, слыл Роман парнем работящим и дюжим. Ценили зажиточные мужики его непомерную, не по летам развитую силу, сноровку и сообразительность.

Грамоте Роман обучился мимоходом, урывками: был нетерпелив, неусидчив. Его широкий, любознательный ум не терпел никакого насилия со стороны учителя — кузнеца, одновременно выполнявшего обязанности регента в церковном хоре.

О революции Роман, как, впрочем, и весь затерянный в степи хутор, знал только понаслышке. Правда, он помнил, как в девятнадцатом году шли где-то в районе железнодорожной полосы жестокие бои: красные теснили разгромленные колчаковские части на восток, и по вечерам на хуторе были слышны глухие, похожие на отдаленную грозу раскаты орудийной канонады. Однако смена местной власти прошла на хуторе в сугубо будничной обстановке. Однажды приехал на хутор человек в кожаной куртке, с багровой лентой на груди и, собрав на сходку хуторской народ, запросто объявил миру о приходе Советской власти: вместо старосты стал у власти ревком. Человек в кожаной куртке уехал, новая власть приступила к исполнению обязанностей. Потянулись дни за днями, но мало было перемен на хуторе. Беднота томилась в кабальной батрацкой доле. В чести и почете пребывали всемогущий скотопромышленник Епифан Окатов и станичный богатей Лука Бобров. Все уважали их, заискивали перед ними, боялись их.

Позднее, спустя лет пяток, один из районных уполномоченных, приехав на хутор, собрал молодежь и произвел запись в комсомольскую ячейку. Но потом в течение целого года из районного центра никто на хутор не заглядывал, и молодые комсомольцы были оставлены на произвол судьбы. Ребята, правда, аккуратно сходились