Ненависть

Нет, не до сна было Роману Каргополову, не до отдыха. Дойдя до избушки, он присел на валявшееся под окнами бревно и принялся мысленно подсчитывать оставшееся в колхозном хозяйстве имущество. «Да, бедное наследство оставила нам сплошная коллективизация! Нелегко будет целину поднимать. Очень нелегко. Это ясно…» С трудом борясь с усталостью и одолевавшим сном, он думал о будущем колхозе, который твердо решил создать при помощи двух комсомольских ячеек — хутора и соседнего казахского аула, о ремонте трех плугов, об устройстве на хуторе артезианского колодца, о бесследно сгинувшей Фешке, о тяжелых пшеничных косах Линки. Но все эти думы, беспорядочно кружась, так же мгновенно исчезали, как и возникали в его сознании. Да, он устал. Ему очень хотелось спать. Но вот он увидел, как вдали вспыхнуло и затрепетало в ночи крылатое пламя лампы: это зажегся огонь в школе. «Ах да, Линка меня ждет. Ведь мы договорились, что я зайду за ней, чтобы вместе пойти на собрание в аул»,— вспомнил Роман и, очнувшись от забытья, быстро поднялся и направился к школе.

Ветхий верх пастушьей юрты был усыпан алмазами. То горели в высоком ночном небе яркие звезды, просвечивающие сквозь дырявый войлок юрты. Пахло овчинами, кизяком и куртом — сухим творогом.

Аульная беднота — пастухи и безлошадные джатаки — сидели вокруг слабо тлевшего очага, поджав ноги. Их смуглые, неярко озаренные отблесками костра скуластые лица казались в полусумраке бронзовыми. Тут были аксакалы — белобородые старцы и пожилые джигиты степи, безусые юноши и шустрые, подвижные подростки-подпаски. Люди сидели вокруг очага неподвижно и молча. Запрокинув головы, они смотрели на алмазную россыпь звезд, на бойкую, как глаз молодого беркутенка, луну, поднявшуюся над верхним отверстием куполообразной юрты.

На почетном месте этого невзрачного пастушьего жилища, над грудами стареньких сундуков, прикрытых всяческой рухлядью, к деревянному остову юрты прикреплен был портрет Ленина, вправленный в самодельную, выкрашенную охрой раму.

Подпасок Ералла, не спуская сияющих глаз, пристально смотрел в чуть прищуренные пытливые глаза Ильича, и казалось, что Ленин отвечал ему отечески доброй улыбкой…

Линка, сидевшая в кругу пастухов и подпасков рядом С Романом, тоже не сводила позолотевших от костра глаз с ленинского портрета, и ей тоже казалось, что Ильич тепло, одобрительно улыбался в эту минуту каждому, кто смотрел на него.

— Пастухи! Сегодня за дальним курганом видел я всадника в лисьем малахае,— сказал Аблай после длительного молчания.

И все сидящие вокруг очага пастухи и подпаски повернулись к рассказчику, заинтересованные его хабаром — степной вестью.

— Я видел сегодня всадника в лисьем малахае, и я слышал, что говорил он жителям аула Джаман-Туз,— продолжал Аблай спокойно-сдержанным тоном.— Он говорил им о том, что всемогущие баи-аксакалы увели из колхоза рогатый скот и всех лошадей и джатаки-па-стухи и подпаски из аула Аксу — это мы с вами — сидят в худой юрте у потухшего очага и не знают теперь, как им быть и что им делать: у них ни хлеба, ни мяса, ни кур-

та. Они — в страхе. Они сидят у холодного очага и молчат.

— Это неправда. Это он врет все про нас, шайтан, чертов сын, всадник! — крикнул сорвавшимся на высокой ноте голосом подпасок Ералла.

— Неправда! Неправда! Мы знаем, что делать! — горячо подхватил молодой джигит Бектурган.

— Это верно, джигиты. Мы знаем, что делать нам! — прозвучал решительный голос самого старого и самого почетного из пастухов — аксакала Койчи.

При словах старого Койчи в очаге вдруг само собой вспыхнуло яркое пламя. Яростно забушевав, оно затмило алмазную россыпь звезд над раскрытым куполом юрты. И, подобно мятежному огню, вдруг так же внезапно и яростно забушевали в юрте гневные возгласы словно очнувшихся от тяжкого забытья пастухов и подпасков:

— Да, мы знаем, что нам делать!

— Мы не пойдем к Наурбеку. Пусть он сам гонит завтра табун на пастбище!

— Пусть сам попробует пасти свой скот!

— Пусть сам стережет по ночам от волков косяки своих кобылиц!

— Правильно! — кричали люди, и лохмотья их бешметов отсвечивали в ярком пламени костра.

Аблай стоял, озаренный костром, прямой и строгий. Он стоял с широко распростертыми руками, похожий на большую птицу, готовую к взлету.

Пастухи и подпаски огласили юрту криками, полными гнева:

— Не пойдем пастухами к Наурбеку!

— Без него проживем!

— Мы сами хозяева нашей судьбы!

— Правильно, дорогие товарищи! Правильно! — кричали вместе с пастухами и подпасками Роман Карго-полов и Линка.

— Молодцы! Молодцы! Боже мой, как это все здорово! — поддавшись всеобщему возбуждению, твердила Линка, тормоша Романа за рукав гимнастерки.

— Жолдастар! Товарищи! — пытаясь перекричать пастухов и подпасков, призывал к порядку Аблай.— Жолдастар! Товарищи! — крикнул Аблай с такой силой, что в ушах зазвенело.

В юрте воцарилась тишина. Пастухи и подпаски, повинуясь требовательному окрику Аблая, покорно опустились на рваные кошмы. Аблай приблизился к очагу. Пла-

мя костра вновь начало медленно угасать, и в дымоходе снова заблестела юркая луна.