Ненависть

— Дурак, — беззлобно улыбнулась та. — Да чтобы ты меня раздел, разве не ясно?

Ему было ясно. Более чем ясно. Жадные липкие руки обхватили исхудавшее женское тело, шершавая ладонь поползла по бедру, задрав власяницу и царапая кожу, грубые обветренные губы впились в шею. Совсем не похоже на нежные прикосновения высокородных сыновей графа даль Кэлеби… Совсем не похоже…

Когда Диз вырвала из ножен на поясе мужика тесак и по рукоятку вонзила широкое лезвие в затылок его недавнего обладателя, тюремщик с тихим изумленным хрипом осел вперед, придавив ее тяжелым вонючим телом. Диз удержалась от искушения столкнуть с себя труп идиота, опрометчиво решившего, что раненая женщина, пусть и убийца, всё же остается раненой женщиной, и осторожно, стараясь не шуметь, переместилась так, что тело само соскользнуло с нее, оставшись лежать поперек кровати. Встала, шатаясь от пьянящего запаха крови, ударившего в нос, и на миг застыла, увидев в углу своей тюрьмы девочку в синей тунике, призывно выставившую вперед раскрытые ладони.

— Не надо, Диз, — одними губами сказала она. — Два месяца. Два месяца, помнишь? Он давно в Вейнтгейме. Не трать времени понапрасну. У тебя его немного. Поняла?

— Да, — сказала Диз. Она поняла.

Она убила многих в тот день. Столь многих ей приходилось убивать только на поле боя, и то не всякий раз. У дверей в камеру стояли двое солдат — она зарезала их двумя небрежными движениями мутно сверкнувшего лезвия, воспользовавшись их оторопью. По дороге во двор ей встретились еще двое — их постигла та же участь. У ворот стоял начальник каземата, разговаривавший с лекарем — Диз даже знала о чем. Начальник умер сразу, рухнув на землю с перерезанным горлом, лекарь увернулся и закричал. Он кричал достаточно долго и громко, прежде чем Диз догнала его и добила. Сбежались какие-то люди, в основном безоружные, некоторые — с топорами и вилами. Все они, умирая, смотрели на нее с изумлением. Если бы Диз могла видеть себя в тот миг, когда ее здоровая рука молниеносно и небрежно секла жизни потрясенных крестьян, она тоже была бы изумлена. Может быть, ей даже стало бы страшно.

Но она не могла видеть себя. Она шла через село, высокая, белая, худая, в рубище висельницы, с глубоко запавшими блеклыми глазами и сбитыми в колтун огненными волосами, убивая всех, кто вставал на ее пути, и думала только об одном: «Два месяца. Он там уже два месяца. Идти. Идти. Не так, как хотелось бы, — но идти. Потому что нет больше времени. Нет».

Диз прошла через деревню, ступила на постоялый двор, вызвав мгновенную вспышку паники. Прежде чем ужас перешел в ярость, она достигла конюшни, подошла к первому попавшемуся коню, не глядя полоснула мясистым от крови лезвием по спине замешкавшегося конюха и взлетела в седло. Через минуту Диз даль Кэлеби покинула деревню, в которой Дэмьен провел последние три года, покинула не оглядываясь, оставив за собой жутким шлейфом восемнадцать трупов, первым из которых была Клирис, вдова маляра Эрика, а последним — пятнадцатилетний Инбер из соседней деревеньки, всего неделю назад с превеликим трудом устроившийся конюхом в этот постоялый двор и страшно гордившийся новым назначением. Она так никогда и не узнала, что то кровавое утро черным пятном растеклось по летописи деревни и что память о ней сохранилась не как память о бездушной молодой дряни, которую буквоед-староста на всеобщую беду выходил, чтобы казнить за убийство, — а как о белом призраке смерти, который пришел из неведомых краев, промчался по селению стремительной кровавой чумой и улетел прочь на черном, как сажа, коне, должно быть, к другим обреченным, а может, обратно в преисподнюю.

Впрочем, последнее предположение было правдой.

Диз даль Кэлеби, очнувшись от долгого забытья, снова была жива и, пригнувшись к холке вороного коня и вжав в его гриву залитое слезами спокойное лицо, мчалась обратно в преисподнюю.

* * *

Вейнтгейм впивался в небо остроконечными шпилями серо-синих башен, холодно поблескивал золотистыми глазами сторожевых огней. Дэмьен никогда не бывал здесь. Он знал лишь, что это большой, темный и странный город, на три четверти занятый друидскими храмами и принадлежащими им территориями, а светское население в основном состоит из рабочих и купцов, так или иначе участвующих в добыче и сбыте обсидиана. Казалось, сам город был высечен из куска застывшей черной породы: кладка отливала мертвенной синевой, а тонкие зубцы крепостных стен казались ломкими и острыми, как стекло.

Дэмьен въехал в крепостные ворота Вейнтгейма в три часа пополудни, через шестнадцать дней после смерти Клирис. Когда он проходил стандартный въездной досмотр, пошел снег.