Ненависть

Женя открыла глаза. Тихо, по-ночному, шумел лес и, казалось, что в небе, над вершинами, там, где вдруг засияли таинственными огоньками звезды, незримый, прекрасный хор продолжал:

– Без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем…

Да ведь они все умерли… Они и точно на небе… Дедушку убили на паперти храма, а мама и обе тети умерли от страдания и голода. Это только снилось… Женя встала и вылезла из-под елки.

Идти… Идти… Все равно куда, только идти. Она опять закрыла глаза. Все стало тихо. Точно и леса не было. И так продолжалось долго ли, коротко ли – Женя не могла сознать. Наконец встряхнулась и очнулась от дремоты совершенно.

* * *

Уродливым, кривобоким, китайским фонарем, напоенным серебряной светящейся влагой, над лесом висела поздняя луна. Все переменилось в лесу. Светлые пятна заиграли, черные тени легли между ними. Все было красиво, непонятно, неестественно и жутко.

Женя следила за колдовской игрой серебряного света и черных теней. Медленно работала усталая голова. Луна взошла… Где?.. Там… Спускается куда?.. Туда… Там запад. Скоро день… Надо идти, идти… Идти… ти… ти… ти!..

Женя леса не боялась. Кто знает, что такое большевики – тот ничего не боится. Лес не расстреляет… Лес не убьет, не порежет на мясо, не станет варить, коптить, солить, приготовлять колбасы.

На хуторе было страшнее…

Шершавые папоротники били по голым ногам, можжевельник цеплялся за юбку, башмаки скользили по сухой хвое.

Узкая заросшая тропинка. На запад… Стало легче идти. Впереди светлело, лес кончался… Куда-то она выходила?.. Опушка…

Женя остановилась. Широкая долина мягко опускалась куда-то. Над нею стеною лес стоял. Тут было светлее. Влево и, казалось, очень далеко желтым пятном низко светился костер. Должно быть, там был красноармейский пост. Кругом была мертвая предутренняя тишина. Лес затих. Песчаная щека оврага густо поросла вереском. Тут и там маленькие торчали елки, да точно часовые стояли стройные и тонкие «королевские свечи». В предутреннем сумраке краски слиняли и все было серо. Едва различимы были предметы. Тропинка спускалась через вереск и шла мимо елок.

Внизу – ручей. Две доски перекинуты через него. Женя напилась свежей воды и умылась.

Стало как-то легче и спокойнее на душе, но как слабо было ее тело. Она с трудом могла подняться с колен и страшно было подумать, что надо идти, идти, опять идти в неизвестность. Противоположный борт лощины заметно светлел. Сзади наступал рассвет, значит, она не ошиблась – она шла на запад.

По доскам Женя перешла через ручей. Там был скошенный луг. На широких рамах сушилось сено. Манило залезть под такую раму и отдаться бездумному, беспечному сну. Казалось, что если теперь заснуть, то и не проснешься. Женя пошла по тропинке и почти сейчас же вышла на пыльный полевой проселок. На краю лощины, у самой дороги возвышалось высокое Распятие. Шагах в пяти от распятия был небольшой, насыпной, уже почти совсем осевший старый могильный холм, и на нем покосившийся деревянный крест, сбитый из сосновых досок. Тропинка шла мимо могилы, и Женя увидала доску, привинченную к кресту, и на ней надпись, тщательно выжженную, должно быть, раскаленным гвоздем.

Сверху большими славянскими буквами было выведено:

«Воины благочестивые славою и честию венчанные».

Пониже кудреватою прописью с замысловатыми завитками было написано:

«Здесь покоятся тела: Сибирского Казачьего полка, сотника Геннадия Гурдина, урядника Сергея Запевалова и казаков: Павла Стогниева и Иннокентия Аржановскова, убитых в конной атаке на германцев сентября 12-го, 1914 года… Упокой, Господи, души рабов Твоих»…

Женя прочла и несколько раз перечла эту надпись. Не доходила она как-то до ее сознания.

Убитый… Значит, и тут были – убитые… Они преследовали ее вместе с голодом. Мир суживался, мир точно замыкался вокруг нее тесным кольцом, и в этом кольце уже никого не оставалось, для кого жить… Зачем теперь жить?.. Последняя глава ее романа глядела на нее с этого креста.

И вдруг – все поняла. Геннадия не было… Парижа не было… Но кто же тогда была – мадемуазель Соланж?.. Не все ли равно – кто?..

Шатаясь, Женя пошла к Распятью. На высоком темном кресте – изображение Христа, сделанное из гипса и грубо покрашенное. Первые лучи солнца упали на скорбное лицо в терновом венце и осветили рубиновые капли крови на щеках. Необыкновенно красивым, умилительно чистым показался Жене лик Спасителя. Женя упала перед ним на колени. У подножия креста лежал, и увядшие цветы. Точно сквозь сонную пелену Женя увидала увядший серый букет фиалок. Так необыкновенным показалось ей появление здесь фиалок… Ее фиалок… Подле могилы того, кому она их когда-то дала. Сердце ее наполнилось умилением. В тихой молитве опустилась она у подножия Распятия.

– Да будет воля Твоя!.. Воля Твоя!.. Во всем!..

Она упала головой в букет, и он рассыпался в прах. Душный запах пыли и сена ударил в лицо и на мгновение вернул сознание Жене. Она прошептала: