Ненависть

– А если ты уж в небе – я там тебя найду… Там… тебя… найду…

Точно не она это говорила, а несся чей-то чужой далекий, далекий голос.

Полулежа у креста, Женя выпрямила усталые ноги, руки упали вдоль тела, голова поникла на грудь. Лицо постепенно становилось спокойным и строгим. Темная тень потянулась от длинных ресниц. Она уже ничего не видела, но еще слышала, как точно не здесь, а в каком-то далеком, ином мире раздался топот конских ног, кто-то спрыгнул с лошади.

Незнакомый голос сказал:

– Requiem aeternam!..

Больше уже ничего не было. Не было и самой Жени. Только тело ее мирно покоилось подле Распятия, подле могилы того, кому она обещала быть верной до гроба. Ее роман был окончен.

* * *

Польский офицер слез с лошади и бросил поводья вестовому. Несколько мгновений он стоял пораженный суровой красотой умершей у Распятия женщины. Потом медленно снял широкую фуражку с окованным козырьком и перекрестился по-католически:

– Requiem aeternam… – тихо сказал он и стал отдавать солдатам патруля приказания об уборке покойницы.

XVIII

Прошло несколько часов, и то самое солнце, которое утренним, робким, не греющим светом озарило мертвую девушку в старом, изорванном платье, точно уснувшую у подножия польского деревенского Распятия, передвинулось далеко на запад, прошло в другие страны и опять несмелыми первыми лучами, прорвавшимися из-за гор, осветило богатое, прекрасное Распятие, стоявшее у шоссе, на склоне горы. Высокий, блестящий, полированный крест, выточенный из черного камня «апатита», поднимался над скалами. Распятый Христос был изображен из золотой бронзы и сверкал в лучах солнца.

Жители французской Оверни поставили от своего усердия это драгоценное Распятие как святыню, охранявшую маленький городок, утонувший под горами в глубокой лощине.

Внизу глухо шумела бурливая речка Дордонь. Там все было полно ночным сумраком, предрассветным туманом. Там все еще спало крепким предутренним сном.

Вершины гор с каждым мгновением становились яснее. Зеленые ели густых лесов, луга и скалы, стада пестрых коров четко рисовались в прозрачной ясности горного воздуха. Торжественная тишина была в горах. Как прекрасная декорация, стояли лесные горы, и казалась нарисованной серебряная лента падавшего с гор прямым лезвием водопада.

Искусно заторможенный новенький, мощный «пежо» с низким кожаным капотом светло-оливкового цвета мягко остановился подле Распятия. Широкая дверь, ярко блеснув на солнце стеклом, открылась и на шоссе выпрыгнул человек лет тридцати пяти, в мягкой серой шляпе на сильно поседевших волосах. Он помог выйти из автомобиля высокой стройной женщине. Женщина была dêmodêe, в шляпе с широким изгибом капризного рисунка полей с маленькой вуалькой на длинных нестриженых волосах, в белой блузке и белой с черными широкими полосами юбке. Женщина была не подкрашена, с ненакрашенными губами и ногтями, с густыми неподщипанными бровями, и потому была она особенно прелестна. Она быстро подошла к Распятью и преклонила перед ним колени. Несколько мгновений она стояла так в молитвенном созерцании. Ее спутник снял шляпу и тихо стоял позади нее.

Женщина встала с колен и быстро повернулась к своему спутнику. На лице ее был восторг.

– Я молилась за вас, мосье Гури… За вашу Родину – Россию… Вы знаете – Святой Отец предписал во всех церквях возносить моления о России…

– Я это знаю, мадемуазель Соланж. Я читал это в газетах. Мы, русские, бесконечно благодарны Святому Отцу.

Дивное таинство рождения дня совершалось в глубокой долине. Туман таял, и пестрое крышами домов и нарядными отелями местечко появлялось внизу, как изящная, нарядная игрушка.

– Мосье Гури… Вы так и не ответили мне, почему вы в эту поездку так печальны и грустны? Вас точно не радует тот прием, который вам оказал мой отец? Вас не трогают красоты Оверни… Мне кажется…

Она замолчала и с трогательной любовью внимательно вгляделась в худощавое, загорелое, мужественное лицо Гурия.

– Нет… Нет, мадемуазель… Ради Бога, не подумайте чего-нибудь… Ваш отец и вы слишком добры ко мне… Я не хотел вам говорить… Не хотел своими мрачными предположениями омрачать вашей поездки, которой вы так радовались…

– Вы знаете, как мне все интересно, что касается вас, как я за это время вошла в вашу жизнь… Как я…

Она опять не договорила.

– Дело в том, мадемуазель, что вот уже вторая продовольственная посылка, которую я посылаю моим сестре и кузине возвращается обратно за нерозыском адресата.

– Что же вы думаете?..

– Я боюсь, что в этой ужасной стране и они… погибли… Я вам рассказал, мадемуазель, всю историю моего детства, я познакомил вас со всей нашей и такой многочисленной некогда семьей, жившей весело, счастливо и беззаботно, в христианской любви и помощи друг другу. Теперь, значит, из всей нашей большой и дружной семьи остались только я да брат мой Володя, который служит у них… Я ненавижу его… Вы можете понять, что такое значит – ненавидеть своего брата…

– Ужасно.