Ненавистная фрау

Дёринг по-прежнему не выходил из дома, но наблюдение продолжалось. После этого пять раз звонил кто-то с незнакомого номера, не оставив сообщения. Боденштайн отложил телефон в сторону, подошел к дивану в гостиной и лег. Лоренц сделал одолжение и взял собаку с собой. Оливер закрыл глаза и заставил свои мысли, отдыхавшие целых семь часов, вновь вращаться вокруг дела Изабель. Он надеялся, что, пролежав в ванне с ледяной водой, не схватил простуду или еще что похуже. Постепенно тело согревалось, руки и ноги пощипывало. Оливер уже опять наполовину задремал, когда одновременно произошло два события: в дверь позвонили и в ту же секунду что-то с оглушительным лязгом пролетело через большое оконное стекло гостиной и ударилось об его голову. Боденштайн от испуга сразу вскочил с дивана и ощупал лоб и затылок. Его сердце так колотилось, что, казалось, вот-вот разорвется на части. На сей раз он дрожал не от холода, а от страха. Он подошел к входной двери и открыл ее. Его сердце сделало еще один дикий скачок. Перед ним стояла Инка Ханзен. Ее скептический взгляд скользил по его телу сверху вниз и обратно к лицу.

— Инка! — удивленно воскликнул он и спросил себя, не спит ли он еще и не снится ли ему это. — Что ты здесь делаешь?

— Ты всегда так встречаешь гостей, у входной двери? — спросила она.

Боденштайн смущенно оглядел себя и увидел, что стоит в одних трусах.

— У тебя такой вид, будто ты увидел привидение, — сказала Инка, когда он провел ее в дом.

— Я уснул в ванне, — признался Боденштайн. — В тот момент, когда ты позвонила, что-то пролетело через окно в гостиной и попало мне в голову.

Он пощупал голову в поисках шишки и увидел на пальцах кровь. Только сейчас пришло осознание, насколько легкомысленно с его стороны было вот так просто распахнуть входную дверь, не убедившись в том, что снаружи его никто и ничто не подстерегает. Инка решительно щелкнула выключателем и бесстрашно вошла в гостиную. Огромное оконное стекло было в трещинах. Осколки стекла усыпали весь пол. Инка нагнулась и подняла с пола камень.

— Сюда лучше не заходить, — обернулась она. — Здесь все усыпано стеклом.

Боденштайн рассматривал камень в ее руке и думал, предназначался ли этот камень ему. Еще ни разу за двадцать лет работы в уголовной полиции ему лично никто не угрожал. Оливера охватил ужас при мысли, что кто-то приложил усилия, чтобы выяснить, где он живет, и затем проник к нему в сад. Кто заинтересован в том, чтобы его запугать? Инка пробралась через море осколков и опустила жалюзи на разбитом окне. Оглянувшись, она пристально посмотрела на него.

— У тебя идет кровь, — сообщила она. — Давай я взгляну.

Они пошли в кухню. Оливер сел на табурет.

Инка раздвинула его волосы и обследовала рану.

— Это просто царапина, — заметила она. — Тебе надо положить на рану лед, иначе завтра будет изрядная шишка.

— Хорошо. — Боденштайн поднял глаза. — Почему ты пришла?

— Я пару раз пыталась тебе позвонить, — сказала Инка.

— У меня разрядился аккумулятор. Я имею в виду… аккумулятор на моем мобильном телефоне…

— Да, и у тебя тоже, — улыбнулась женщина. — Очевидно, ты всю минувшую ночь провел в дамском обществе.

Боденштайн безмолвно смотрел на нее.

— Как… что… откуда ты это знаешь? — пролепетал он.

— Моя дочь рассказала. Она от тебя в полном восторге.

До Боденштайна дошло. Моя дочь. Тордис. Я американка. Эту схожесть он не просто вообразил себе. Слава богу, он сдержался и не поцеловал девушку.

— Я понятия не имел, что Тордис твоя дочь. — Он был растерян.

— Собственно говоря, я только хотела узнать, как дела у Михи. — Инка не отреагировала на его реплику. — В больнице мне ничего не говорят, и Георг тоже точно ничего не знает. Тебе что-нибудь известно?

— Да. У него не все в порядке. Его нужно оперировать. Он сейчас лежит в реанимации. — Боденштайн приложил усилия, чтобы вспомнить это. Он терпеть не мог спать днем, так как из-за этого нарушался весь его биоритм. Он чувствовал себя сбитым с толку и словно пребывающим в нереальности.

— О господи! — Инка всплеснула руками.

Она прекрасно выглядела. Глядя на нее, стоящую перед ним с покрасневшими щеками и слегка приоткрытыми губами, Оливер ощутил сильнейшее влечение, сравнимое лишь с острой болью. Молниеносно в воздухе растворились последние двадцать пять лет, и он вспомнил себя, восемнадцатилетнего юношу, и ту последнюю возможность перед отъездом в Гамбург, когда он мог признаться Инке, как сильно ее любит и насколько она ему нужна.

— Инка, я… я все время думаю о том, что ты сказала в воскресенье, и я… — произнес он сдавленным голосом. — Так много недоразумений и упущенных возможностей!

— Нет! — быстро прервала она его. — Пожалуйста, Оливер. Не говори ничего.

— Я тебя тоже любил, — прошептал он, — но я думал, что ты и Ингвар, что вы…

— Перестань! — проговорила она.

Он поднялся и заключил ее в свои объятия. Она уперлась руками в его грудь, но потом перестала сопротивляться и прижалась к нему.

— Слишком поздно, Оливер, — пробормотала она. — Пожалуйста, оставь все как есть.