Ненавижу блондинов

— Ир! — из дверей появился Яр. Смотрю на него и впадаю в ступор, губы отказываются произнести хотя бы слово. Мне бы, наплевав на наши идиотские взаимоотношения, попросить его отвезти меня, если он еще не пил, но я просто стою и чувствую, как меня поглощает паника.

Нечаев, мгновенно оценив обстановку, подходит ко мне и, обхватив руками мое лицо, твердо спрашивает:

— Что случилось?

— Бабушка. — судорожно всхлипываю, ощущая, как слезы ручьем начинают стекать по лицу. — Она в реанимации.

— Т-ш-ш. — прижимает к себе, успокаивая. — Поехали, я отвезу тебя. — не отпуская рыдающую меня от себя ни на шаг, ведет к машине. Сажает в хорошо мне знакомого черного монстра, пристегивает и выезжает с парковки клуба.

— Куда едем? — поворачивается ко мне и стирает одной рукой слезы.

— Домой. Папа ждет, чтобы вместе поехать. — сорвавшимся голосом бормочу.

— Скоро будем, не переживай. — ободряюще, но как-то печально улыбается и прибавляет газу.

Не проходит и десяти минут, как телефон снова разрывается сигналом звонка. Закрывшись от внешнего мира потоком бесконечных мыслей, я даже вздрогнула от испуга.

— Да, пап. — боясь самого худшего, тихо спросила.

— Дочь, у бабушки резко снизились показатели, и мама упала в обморок. Я уже выехал. Возьми такси и тоже приезжай. Адрес сейчас кину сообщением, ладно? — почти уверенно произнес отец.

— Хорошо. — обреченно ответила и отключилась.

— Все в порядке? — в эту минуту Яр оставался для меня единственным оплотом трезвости.

— У бабушки сильно ухудшились показатели, и папа уже выехал. — устало откинулась на подголовник, думая, что делать дальше. — Яр, спасибо. Высади меня у метро, пожалуйста, я такси дальше вызову.

Рехнулась? — рыкнул. — Адрес. — мое же сознание не прекращало возвращаться вокруг наших с бабулей воспоминаний. — Ира, адрес, живо! — раздалось на всю машину.

— Троицк, больница РАН. — на автомате произнесла я, будто бы очнувшись.

— Молодец. — уже спокойнее ответил. — А-то так еще неизвестно, когда появилась бы возможность развернуться. — пояснил, пересекая двойную сплошную (хорошо, что, хотя бы дорога была полностью пустая).

— Тут же камеры. — делаю какое-то странное и никому не нужное заключение.

— По-моему, это точно не должно тебя волновать. — еще раз стирает ладонью мои слезы. Черт, откуда их столько? — Держи, — дает упаковку одноразовых платочков.

— Спасибо. — благодарно хлюпаю носом. Наверное, я сейчас выгляжу очень жалкой в его глазах. Отворачиваюсь к окну и, наплевав на всю свою гордость, силу и независимость, свернувшись в комочек, плачу.

Вот четырехлетняя я открываю дверь папиной машины и выбегаю, захватив букет цветов, прямо к бабуле в объятия. «Моя радость» — смеется она, а я целую морщинистую щеку.

Вот я чуть-чуть постарше: разбиваю коленку, и почему-то очень боюсь идти домой. Кажется, что будут ругать. Что-то здравое нашептывает, что все в порядке, ведь меня никогда за это не ругали. Но я упрямо стою перед дверью подъезда и боюсь заходить внутрь. Мне больно и очень страшно. Тут дверь открывает бабушка и сразу подлетает ко мне: она вынесла куртку потеплее, потому что похолодало. Но мы же дети — мы не чувствуем холода и усталости. «Ирочка, что с тобой?» — ее теплые сухие ладони стирают мои слезы нежно, с заботой. «Упала» — бормочу, а потом чуть ли не захлебываюсь в истерике, потому что вспоминаю, что очень боюсь. «Тише, моя хорошая» — успокаивает она меня и ведет домой промывать рану.